– При обжаривании не выкладывайте на сковородку все сразу. Иначе начнут упариваться. Это нам не годится.

– Нет?

– Нет, нужно, чтобы они поджаривались.

– Поджаривались, но не упаривались, – пробормотала Тина в микрофон.

По выражению, с которым она произнесла эти слова, Джасмин поняла, что объяснение терминов «обжаривать» и «упаривать» ей хотелось бы поискать в словаре.

– Да, нужно, чтобы они карамелизовались и выглядели красиво.

От густого мясного духа рот Джасмин моментально наполнился слюной. Она, не отрывая взгляда от сковородки, с религиозным вниманием следила за процессом. Подрумянивала и переворачивала, сконцентрировавшись, как дзен-буд-дист, и потряхивала сковородку, не давая кускам слипаться. Она суетилась над сковородкой, как любящая бабушка. И когда убедилась в успешном завершении первого этапа готовки, сняла сковородку с огня и аккуратно выложила обжаренные кусочки на бумажную салфетку. Краем глаза она заметила, что Тина пытается подавить зевоту.

– Теперь лук, – сказала она.

Руки Джасмин зависли над ножами всего лишь на долю секунды. Она взяла свой любимый нож с двойной ручкой. Тина углядела примагниченные к холодильнику фотографии. Она наклонилась вперед.

– Это ваша дочь?

– Да.

– Красавица.

– Временами.

– А это ваш муж.

Вжик, вжик, вжик. Джасмин ссыпала лук на разделочную доску. Он лежал, безжизненный, нарезанный в короткую тонкую соломку. Луковый запах разнесся по кухне, у Тины защипало глаза. Джасмин подтолкнула к ней доску.

– Вот так. Кладите на сковородку.

Тика беспомощно посмотрела вокруг.

– Прямо руками.

Тина уставилась на лук с плохо спрятанным ужасом.

– Как, я должна до него дотронуться?

Двумя пальчиками она выложила луковую соломку одну за другой на сковородку. Как только сковородка зашипела, она отпрянула назад, замахав руками. Джасмин обтерла жирные руки о фартук и открыла дверь кладовки.

– Вина? – предложила она.

– О, не беспокойтесь, пожалуйста.

– Да я и не беспокоюсь.

Тина уселась на высокий барный стул подальше от плиты и уютно устроилась. Она беззаботно покачивала длинными ногами, как будто сидела в соломенной хижине на острове Бати. Джасмин даже подумала, не всунуть ли ей в бокал с вином бумажный зонтик.

Тина оторвала большой кусок бумажного полотенца, намереваясь удалить из-под ногтей воображаемый луковый сок.

– Так мило, что вы мне помогаете.

– На здоровье, – ответила Джасмин, вытаскивая из холодильника куриную шейку.

– Ой, – откинулась назад Тина.

– Я добавляю это в разведенное водой красное вино, так будет ароматнее. А потом выливаю в жаркое. Такая хитрость – для придания аромата.

Тина кивнула, отведя взгляд от длинной куриной шеи, свисающей из рук Джасмин, и поболтала вином в бокале.

Джасмин подняла свой бокал и чокнулась с Тиной.

– Нет зрелища прекраснее на свете, чем женщина, готовящая обед для своего любимого.

– Истинная правда, – подтвердила Тина и отпила большой глоток.

– Это сказал Томас Вулф. Истинный, должно быть, был гурман.

– Мой друг – тоже истинный гурман. Не уйдет от жены, пока я не научусь готовить.

Куриные позвонки хрустнули в руках Джасмин. Она опустила глаза.

– Он женат?

– Ага.

– И дети есть?

– Есть один ребенок. Подросток. – Тина убрал волосы с шеи, чтобы было не так жарко, выпятила свой большой бюст и оценивающе на него посмотрела. – Но я, конечно, не думаю о нем как о чьем-то муже.

Джасмин кинула сломанную куриную шейку на сковородку.

– Удобно, ничего не скажешь.

– Может быть, потому, что он никогда не говорит о своей жене.

– Я понимаю, это могло бы испортить настроение.

Тина выгнула вперед плечи, расслабляя затекшую шею.

– Не в той степени, как вы думаете. Нас связывает очень сильное чувство.

– А их связывает ребенок.

– Ну, ребенок уже почти взрослый.

– Я бы не назвала подростка взрослым. Трехлетние дети гораздо разумнее шестнадцатилетних.

Джасмин вытряхнула поджаренные кубики мяса в сотейник и добавила лук. Влила добрую порцию красного винного уксуса, хорошенько встряхнула, всыпала пригоршню можжевеловых ягод и поставила сотейник на огонь.

– Урок окончен, – сказала она.

– Прекрасно.

Уперев руки в боки, Джасмин в упор смотрела на Тину, на эту свеженькую аппетитную цыпочку. Тина стояла у стола и поправляла сбившиеся трусики.

– Спасибо за вино, – сказала она, закинув на плечо свою огромную сумку.

– Вы кое-что забыли, – ответила Джасмин.

Тина оглянулась.

Быстрым движением Джасмин распахнула холодильник и достала оттуда баллончик взбитых сливок. Сама она, конечно, это никогда в готовку не пускала. Баллон сливок, в знак протеста против кулинарного засилья, притащила в дом Карим и потребовала поставить в холодильник это святотатство, где оно и стояло, нетронутое, по сегодняшний день. Джасмин направила баллон на Тину и изо всех сил нажала на крышку. Сливки облили Тину с головы до ног, повиснув на ней жирными сталактитами.

Тина завопила и начала судорожно стирать с глаз пену из сливок.

Изобразив изумление, Джасмин уставилась на банку.

– Ох, простите ради бога. Какая своевольная штуковина!

– Что здесь происходит? – послышался от двери мужской голос.

Женщины обернулись. На пороге стоял Дэниел.

– Ох, Дэниел, – прохныкала Тина.

Дэниел застыл безмолвно, как изваяние. Две женщины его жизни стояли перед ним, мокрые и истекающие пеной из сливок. Очень деликатный момент.

– Что случилось? – спросил он в пространство, будто ожидал получить исчерпывающее объяснение от кастрюль и сковородок.

Тина бросилась к нему.

– Это было ужасно, просто ужасно, – зарыдала она ему в плечо, не замечая – или делая вид? – взглядов, которыми обменивались супруги поверх ее головы.

Руки Дэниела все так же бессильно висели вдоль тела, поэтому Тина прижималась к нему все теснее, извиваясь и елозя, пока он наконец не ухватил ее за талию с намерением отодвинуть от себя. Она с неохотой сдалась и встала перед ним, ссутулившись и продолжая хныкать. Она закрывала собой стоящую в отдалении Джасмин, за что Дэниел был ей весьма признателен. Но Джасмин оттеснила Тину и возникла перед ним во всей своей неотвратимости.