– Ясно. Только я по-американски говорить не умею.

– А тебе по-американски не надо говорить. Главное, чтобы ты по-русски не заговорила. Ты ему мимикой информацию передавай. И жестами. Телом, так сказать.

– Ясно. А если он будет говорить?

– А ты слушай и улыбайся.

– Ясно.

– Все. До вечера свободна. К вечеру оденешься завлекательно и мордочку подрисуешь. У тебя это получается. Иди. Ширманова ко мне.

10

– Товарищ Ежов, здравствуйте. Это я говорю, товарищ Сталин.

– Здравствуйте, товарищ Сталин.

– Товарищ Ежов, мы тут с товарищами посоветовались и решили, что товарища Берия мало расстрелять.

– Мало, товарищ Сталин.

– Не будем его расстреливать. Его надо перевоспитать и исправить. Надеюсь, на Лубянке умеют перевоспитывать.

– Перевоспитаем, товарищ Сталин! Мы его на верный путь поставим.

– Он тут у меня. Я сейчас выделю охрану и отправлю его прямо к вам на Лубянку.

– Лубянка давно по этому мерзавцу плачет.

– Вы меня не поняли, товарищ Ежов. Мы решили товарища Берия послать к вам на Лубянку не в камеры, а в кабинеты. Товарищ Берия назначен вашим заместителем. Вы будете его начальником и постарайтесь своего нового подчиненного исправить и перевоспитать.

11

Идет Люська Сыроежка под ручку с мистером Стентоном. Мистер Стентон Сыроежке в ухо непристойности шепчет. Смеется Люська.

Отлип от стены некто в сером и мистеру рот зажал. И Ширманов рядом. В подъезд дернули. В Вашингтоне подъезды на ключик закрываются. Но профессионален Ширманов. У него в кармане, если порыться, ключи от всякого подъезда найдутся.

Дернули мистера Стентона так, что вроде бы и не было никогда такого мистера на вашингтонских улицах.

Холованов фонариком в очи:

– Здравствуйте, мистер Стентон. Как дела с известным вам изделием?

– Великолепно, мистер Холованов.

– Завершили?

– Полный порядок. Завершили.

– И когда?

– Так неделю же назад.

Отлегло у Холованова. Улыбнулся:

– А вроде к концу года обещали.

– Именно так. Обещал. Но и вы обещали за скорость платить дополнительно. Поэтому мы постарались и завершили досрочно.

– И где изделие в данный момент?

– Как где? Как это где?

– А ты не вскипай! Где, спрашиваю, изделие?

– Так вам же отдали.

– Когда отдали?

– Так вчера же. Девчонка от вас была. Худенькая такая. Симпатичная.

– И трость у нее была?

– Трости не было, женщины с тростью не ходят. Но в сумочке у нее набалдашник от трости был.

– Такой как надо?

– Точно такой.

– А документы ты проверил?

– Как без документов, мистер Холованов? Все документы в полнейшем. И расписочка у меня в сейфе. На вашем бланке.

12

Впереди – Волга. Впереди – мост железнодорожный: одним концом упирается в берег, другим – в горизонт. Тринадцать пролетов. Раньше назывался мост Александровским. Теперь – просто мост. Мало кто помнит его прежнее имя. Мало кто помнит, что начали строить Александровский мост в 1876 году, а через четыре года пошли по нему поезда. Тогда был крупнейший мост Европы, символ русского капитализма, неудержимо прущего заре навстречу. Мост и сейчас смотрится. Страшен мостище. Страшная серая Волга. Вокруг – степь. Уже холодно. Ветер на проводах свистит. Разъезд. Рельсы в три колеи. На откосе надпись белыми камушками: «Слава Сталину!» На запасном пути – «Главспецремстрой-12». Все. Ничего больше.

Пронесся мимо красный экспресс «Куйбышев-Москва», смотрят люди из окон на ремонтный поезд, ничего интересного увидеть не могут.

Потому как все интересное не снаружи, а внутри. Внутри вагона не то почтового, не то багажного. Там, внутри Сей Сеич проверяет готовность Жар-птицы к выполнению ответственного правительственного задания.

– Отсюда ты пойдешь сама. Тут до Куйбышева рукой подать. Главное, чтобы они не поняли, откуда ты появилась. Связи никакой мы с тобой, Жар-птица, поддерживать не можем. Все телефоны в руках НКВД, весь телеграф – в тех же руках. Иди. Если что-то узнаешь или сделаешь, возвращайся сюда. Мы тут на разъезде регулярно по субботам с полночи до полдня.

– Сей Сеич, 913-й километр прямо у Жигулей, вы думаете, что НКВД не догадывается, что у нас тут постоянное место остановок и долгих стоянок?

– Будем надеяться, что они об этом не знают.

13

Жарко в сентябре в славном городе Вашингтоне. Гонит горячий ветер первые опавшие листья по М-стрит.

Закурил Холованов, затянулся, сплюнул и долго матерился, душу изливая.

– Увели. Увели «Контроль-блок». Как же они, гады, меня выследили? Хорошо, хоть Жар-птица вовремя спохватилась. Ладно, этот вариант я ожидал. Боялся его, но именно он и выпал. Знаешь, Ширманов, даже как-то и легче. Наверное, так себя приговоренные к смерти чувствуют. Объявили приговор, и все сразу безразлично. Сгорели мы с тобой, Ширманов. Вся власть, весь контроль теперь в руках Ежова Николая Ивановича. Меня он не простит и тебя тоже. На одном пыточном станке висеть будем.

– Люблю компанию.

– Не будем плакать. Вернемся к делу. Решение для данной ситуации у меня еще в Москве было заготовлено. Наша тактика: не показать Ежову, что мы спохватились. Поэтому убить Стентона мы не можем: это будет сигнал Ежову, что мы заподозрили неладное и включились в борьбу. Но нельзя нам мистера Стентона оставить живым. Его ведь спросят в любой момент: а не интересовался ли Холованов изделием? А что он ответить может? Он и ответит, что Холованов интересовался. В этой ситуации Ежову надо будет немедленно выступать, и сил у него явно больше. Что же нам делать, если нельзя Стентона ни убить, ни живым оставить? Пропасть мистер Стентон тоже не может: это тот же сигнал Ежову.

– Тут ничего не придумаешь.

– Нет, Ширманов, придумать можно. Жалко, что Вашингтон, в отличие от европейских столиц, сразу после окончания рабочего дня пустеет. Но ничего. В общем так: мистер Стентон должен сам умереть. Умереть сегодня. Естественной смертью. На глазах десятков свидетелей.

– Товарищ Холованов, уже вечер. Умереть естественной смертью сегодня в Вашингтоне на глазах десятков свидетелей – это только на вокзале. Невозможно, товарищ Холованов.

– Ширманов!

– Я.

– Займись.

1

Старший майор государственной безопасности Бочаров развернул бумагу. Серьезная бумага: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Центральный Комитет ВКП(б)».