Судя по всему, говорить о Роберте она не хотела — разговор то и дело возвращался к тому, что было в прошлом. Между Энни и Чарльзом. Он вдыхал запах ее духов и наслаждался тем флером тайны, что привлек его тогда, в музее, в их первую встречу, и одновременно — своим возбуждением. Потому что его все-таки возбуждали ее тщетные заигрывания. Она все говорила и говорила. Вот она притронулась к его руке, а вскоре ее пальцы уже постукивали по его колену, отбивая ритм слов.

Когда именно Кинг понял, что она не станет возражать, если он положит руку ей на колено? Когда он понял, что они неизбежно окажутся в одной постели? Уже потом, размышляя об этом, он пришел к выводу, что ее манерные жесты были тут ни при чем. И ее слова тоже тут ни при чем. Но было мгновение, миг между словами и жестами — краткая пауза, когда ее приоткрытые губы замерли; а он смотрел на ее губы, ее глаза, их головы склонились друг к другу так близко, что он ощутил на лице тепло от ее дыхания — дыхания женщины. Краткий миг тишины. И ему стало ясно: если сейчас он проявит к ней интерес, она его не оттолкнет. Но именно поэтому он не стал ничего делать. Если кто-то и сделает первый шаг, пусть это будет она, а не он.

Этот безмолвный обмен знаками, своеобразный балет предложений и отказов продолжался еще какое-то время; наконец Чарльзу все это надоело. Он посмотрел на часы — уже десять, — встал и сказал, что уже поздно, а ему еще надо работать, кое-что прочитать на завтра. Энни ответила, что да, ей пора, но не сдвинулась с места. Она помолчала и вдруг спросила:

— И все-таки, почему ты хочешь порвать со мной, Чарльз?

Он обернулся и взглянул на нее сверху вниз:

— Я не говорил, что хочу порвать с тобой. Просто, по-моему, наши отношения изжили себя, стали какими-то пресными, что ли, так что нам и продолжать уже нечего. Нет никаких отношений. — Он вновь увидел в ней загадочность новизны, которая буквально заворожила его тогда в музее. Она встала и поцеловала его на прощание.

Кто из них продлил этот поцелуй? Наверное, оба. Ни он, ни она не спешили отпрянуть — и они целовались по-настоящему; это не было дружеским чмоканьем в щечку. Было долгое объятие, давно знакомые ощущения, руки естественно и привычно коснулись тел — охватили талию, плечи; притянули поближе. Знакомые губы, соприкосновение языков — такое невинное удовольствие; да что говорить — самый обычный, банальный поцелуй. Из тех, за которыми не обязательно продолжение. Руки скользнули на бедра. И вот уже — на границу между одеждой и телом. Потом — развязать, расстегнуть.

Тут она его остановила — удержала жадные руки. Сказала, что лучше пойти в спальню. Кинг же упорно себя убеждал, что раз его другу не дано желать женщину, то, наверное, это не будет предательством. Она лежала под ним, и когда он вошел в нее, он подумал о том давнем вечере, когда пальцы Роберта скользнули по странице, которую держал Чарльз, и коснулись его руки. Невинное прикосновение пальцев; невинные движения двух тел, одно тело поверх другого.

Такое тогда было время. Время предательства и измены; время, которое будут помнить как время, когда не сбывались мечты и умирали надежды. Еще несколько дней — и так называемый «период Согласия» в одночасье закончится. По улицам двинутся танки, и бледные мальчики в плохо сидящей форме встанут с оружием на изготовку. Момент был упущен — плотина, о которой писал Кинг, выдержала напор недовольства.

Прежние грехи отпущены и забыты; пора грешить заново.

Прошло две-три недели. За это время Кинг ни разу не видел Энни; Роберт изредка заезжал поиграть дуэтом, но даже если он знал о том, что произошло между Кингом и Энни, он никак этого не показывал. И вот как-то раз он приехал взволнованный и возбужденный. Энни беременна, и они собираются пожениться.

Первое, о чем Кинг подумал, что ребенок — его. Но Роберт, судя по всему, был уверен в своем отцовстве, и Чарльз, разумеется не собирался его в этом разубеждать. Роберт явно пребывал в смятении: говорил, как он любит Энни, какая теперь на нем лежит ответственность, даже сказал, что для него это — возможность начать новую жизнь. Тогда он еще верил, что сумеет преодолеть свою тягу к мужчинам.

Кинг был свидетелем на их свадьбе. Энни держалась с ним вежливо, но прохладно — таким ее отношение к нему и останется, даже спустя многие годы после смерти Роберта, а он умрет через пять лет. Кинг поздравил ее, коснулся губами ее щеки. Они обменялись обычными в таких случаях ничего не значащими любезностями. Через шесть месяцев родился Дункан.

А незадолго до этого Роберт познакомился с одним молодым человеком — и вновь открыл для себя истинное наслаждение; естественной и единственной формой физической любви для него была любовь к мужчине. За первым любовником последовали и другие — были среди них и такие, кто разбивал его сердце, и он ужасно страдал, и очень хотел поделиться своими переживаниями с женщиной, которую любил как сестру, но, разумеется, он не мог ей открыться. Случались у него и одноразовые любовники, после которых он ненавидел и презирал свою тайную жизнь изменника.

Чарльз же бродил по знакомому кругу сексуальных открытий — загорался, изучал, разочаровывался. Время от времени они встречались с Робертом — иногда, чтобы сыграть что-нибудь, иногда просто поговорить. А потом Чарльз познакомился в Лондоне с девушкой — она чинила на улице велосипед и сказала, что ее зовут Дженни. А Роберту поручили работу над книгой по истории революции.

Разговор с инспектором Мэйсом напугал Кинга и сбил его с толку. Мэйс знал, что «Паводок» написали они с Робертом — но, похоже, это интересовало его лишь постольку, поскольку давало возможность выдвинуть против Роберта обвинение в гомосексуализме и заставить Кинга стучать на друга.

В ту ночь Кинг не спал очень долго. Пытался придумать, что ему делать дальше. Настучать на Роберта — это будет предательство, Кинг никогда не пойдет на такое; но ему нужно было хоть что-то сказать в полиции. Простой обман тут же раскроется, это ясно — а что если как-нибудь предупредить Роберта? Но он не мог быть уверен, что и об этом полиция не прознает.

Чем он рисковал? Все, что они могли сделать Кингу, — обвинить его в написании и распространении подрывной литературы. Шесть месяцев максимум. А может, удастся отделаться штрафом. Для Роберта все обстояло намного хуже — как он сам сказал Кингу в тот вечер, когда пришел к нему в воскресенье (надо же, всего-то чуть больше недели прошло!) и рассказал про книгу и про расследование, — так вот, Роберту грозила потеря работы, потеря семьи, не говоря уже о пяти годах за решеткой.

После долгих раздумий Кинг решил вообще ничего не делать. Столкнувшись с неразрешимой дилеммой, он повел себя как дикобраз — тот не бежит ни туда, ни сюда, не мечется из стороны в сторону, а просто сворачивается клубком и полагается на защиту своих иголок. Он постарается не встречаться с Робертом; но если никак не получится избежать встречи, лучше вообще ничего ему не говорить — что толку в каких-то там предупреждениях, Роберт и сам хорошо понимал, что ему угрожает.

А Дженни? Не может быть, чтобы она была ни при чем — иначе как ее волос оказался среди бумаг? Откуда в полиции узнали, что «Паводок» написали они с Робертом? Ответ только один. Кто-то на них донес. Иначе — просто неоткуда. Надпись ПАВ на клочке бумаги — это еще ничего не доказывает. Вот пишущая машинка Роберта — это уже посерьезнее, но она послужила лишь подтверждением того, что Мэйс и так уже знал.