— Я так понял, какие-то московские друзья Чижика на работу этого парня взяли, хотят проверить, откуда у него ноги растут.

— И ты этому уголовнику справку выдал?

— При чем тут я? — возмутился Леденько. — Генералы справок не выдают. В паспортном столе Валя Кузнецова готовила. Я туда зашел и дело о самоубийстве Кати Танцковой на ее столе заметил. Вот и спросил, зачем она уголовное дело у себя держит?

— Не имеет права! — возмутился Борисевич. — Наш архив для посторонних закрыт.

— Я ее обложил. Она заплакала, извинилась, папку побежала возвращать. Но знаешь, сколько она получает?

— Знаю.

— А если ей трехмесячную зарплату за одну справку предложат, она откажется?

Борисевич вскочил из-за стола:

— Поехали, припугнем ее. Нельзя парня подставлять. Убьют его в Москве.

— Во, брат, как ты взвился! Значит, знаешь кое-что? Выкладывай, блядь, начальнику.

— Ничего я не знаю. Догадываюсь только. Если Василий поехал в Москву и устроился к Фигману, ему конец.

— За сестренку поехал мстить? Робин Гуд херов. Естественно, убьют. Предупреди парня. Чижик все равно докопается. Не у Вали, так в ЖЭКе. Одна у парня с сестрой фамилия. Гадать нечего.

— А как я его предупрежу?

— Это тебе виднее. Ну, давай еще по одной, и я к жене на дачу подамся. Работать сегодня тошно.

— Спасибо, Вадим Савельевич. Хочу за тебя выпить, ты хоть до генерала дослужился, а человеческую душу сохранил. Я понял, что ты поддержать меня сегодня пытался.

— Душу, может, и сохранил, а принципиальность гражданскую, что целкой называю, тоже давно потерял. Но за хорошие слова спасибо. Кстати, я девственников среди нашей публики еще не видел. Им в мирской жизни не место. Им место в монастырях и психушках.

Генерал вызвал по мобильному водителя. Мужчины выпили и поднялись. Метрдотель защелкал языком:

— Почему лагман не ждали? Почему манты не докушали? Зачем так делаете? Блюда не понравились?

— Спасибо, Карим, мы все, что хотели, отведали, и все нам понравилось. Времени больше нету.

— Всегда заходите! — воскликнул радушный узбек и побежал провожать дорогих гостей.

* * *

Марик Садовский устал от перелетов и мечтал отдохнуть у своей Фиры на даче. Мадам Садовская с тремя мальчиками лето проводила в подмосковной Ильинке и мужа видела редко, но никогда не жаловалась. Садовский, хоть и изменял жене при каждом удобном случае, к семье относился по-еврейски заботливо, и супруга с детьми ни в чем не нуждались.

Бизнесмен после Лондона, где пережил стресс от продажи своей недвижимости, перелетел в Америку. Там после очередного урагана по дешевке продавалось множество «подмоченных» лимузинов, и он закупил крупную партию «русалок». Затем полетел в Вильнюс, чтобы лично поторговаться с владельцами автомастерских. И сегодня проснулся с чувством хорошо проделанной работы и с острой тоской по жене и детям. Даже длинноногая Рита, которую он вчера оставил на ночь в номере, сегодня никаких эмоций, кроме отвращения, у него не вызывала. Но как ни тянула предпринимателя домой тоска по семейному уюту, ненависть к Фигману, сделавшему гешефт на его «несчастье», перетянула, и бизнесмен отправился в Калининград.

На границах у Марика давно проблем ни возникало. У него имелся зеленый дипломатический паспорт, снабженный и «Шенгеном», и многоразовой визой в Соединенные Штаты, не говоря уже об исторической родине. В Израиле он имел двойное гражданство. Оттого и поездка в Калининград формальностями его не пугала. Чтобы не кататься зря, он взял один из своих восстановленных в Вильнюсе лимузинов — шестисотый «мерин» при удачной продаже окупал бизнесмену все затраты длительного вояжа — и прямо после завтрака покатил к границе. По соображениям экономии Риту он будить не стал. Девушка могла потребовать денег за всю ночь, а доплачивать ей Марику вовсе не хотелось. Трасса Вильнюс — Калининград мало отличалась от классных европейских автобанов, и он вскоре докатил до границы. Миновав пограничные шлагбаумы, вырулил на площадь и сразу увидел друзей — шесть роскошных иномарок, а рядом десяток улыбающихся бандитов. Авторитет по кличке Шлем встречал друга с размахом. После объятий и скупых мужских поцелуев автоколонна двинулась к Калининграду. Руль своего «мерина» Садовский уступил одному из шестерок Шлема, а сам перебрался в его БМВ.

Начался обычный треп людей, хорошо знающих друг друга. Шлем интересовался знакомыми в Штатах. Многие уехали, но продолжали зарабатывать вокруг автомобильного бизнеса на Россию. С Шлемом Садовский сотрудничал давно. Тот являлся его «крышей» в регионе, отслеживая поток битых и восстановленных иномарок, страховал их транспортировку. Но эту тему по дороге не обсуждали. Каждый и так знал, что происходит. Болтали о пустяках. Узнав, что Садовский не разбудил шлюху, чтобы с ней не расплачиваться, авторитет долго смеялся. Бандит сам любил деньги больше родной матери, но расставался с ними легко, особенно когда удавалось пустить пыль в глаза.

— Куда ты меня везешь, родненький? — поинтересовался Садовский, когда они въехали в город.

— Ты же знаешь, я кроме «Цезаря» жрать нигде не могу. Ты с дороги, а я вообще не завтракал. Вчера, бля, немного загуляли, утром — как у негра в жопе. В пасть крошки не лезло.

Для встречи друга Шлем заказал зеркальный зал, куда больше никого не пускали. Марик пил мало, ел тоже. Он сюда приехал за делом, говорить о котором в общественных местах не собирался. Шлем догадывался, что москвич просто так к нему не заявится, но сам ни о чем не спрашивал. Знал — придет время, Садовский о деле заговорит.

После вялой трапезы два друга поехали на берег подышать воздухом. Их сопровождала только машина с телохранителями авторитета. Оставив шестерок охранять их на расстоянии, друзья вышли на берег.

— Ну, выкладывай, зачем залетел в наш отстойник, — улыбнулся Шлем и смачно рыгнул.

— Обидели меня, Славик. Крепко обидели, — жалобно признался бизнесмен.

— Сукой буду, кто обидит моего друга, тот, бля, труп, — ответил Шлем и подкрепил свои слова жестом воровской клятвы.

— Это очень большой человек, Славочка. Может оказаться тебе и не по зубкам. Но мне больше обратиться не к кому. Ты не сработаешь, никто, ты мой бриллиантовый, не сработает.

— Если базар про президента, я пас. А остальных называй, урою.

— Яшка Фигман.

— Ни хера себе?! — удивился бандит. — Вы же, вроде, корешили?

— Было до поры. Он меня, как пацана, развел. Сделал из меня дрек мит пфефер, что значит на языке моего народа, дорогой ты мой, ненаглядный, говно с перцем. Теперь он мой самый лютый враг. Ты же знаешь, Славочка, я человек добрый. Я мухи не обижу. А здесь не стерпеть. На горе моем нажился.

— Хочешь его шлепнуть или отпиздить?

— Бить нельзя, он потом и тебя и меня достанет.