Все мы были растроганы. А Аксеныч, оглядываясь на Радьково, сказал:

– Значит, прав был, ребята, Полевой и зря мы, не заслужив доверия народа, поспешили конфискацией заняться…

Партизаны проводили ветринцев до Хачинского леса. На опушке Кухарченко отослал боевую группу на Городище, а сам, оставив с собой Аксеныча и меня, повел новый ветринский отряд в глубь леса, подыскивать место для лагеря.

Сначала шли просекой, и я часто забегал вперед, гордясь тем, что иду вне строя и штатские из Ветринки взирают на меня с почтением. За спиной я услышал восторженный шепот Боровика:

– Это десантник, москвич! Ей-богу! В Москве, говорят, не то на восьмом, не то на десятом этаже жил!

Я повесил десятизарядку на плечо, как автомат, дулом книзу, что придавало мне, по моему убеждению, особый шик, засучил рукава до локтей, закурил трофейную сигарету и чувствовал себя бесстрашным рубакой-ветераном.

– Вот Георгий Иваныч обрадуется! – сказал я сияя Аксенычу. – Ну и денек выдался, исторический! Штаб карателей разгромили, целый партизанский отряд в лес вывели!

– И теперь у нас собственная санчасть будет! – возбужденно отозвался Аксеныч. – Видишь того, в кепчонке? Это врач, душа-человек, известен во всей округе, – Юрий Никитич Мурашев. С ним жена его, медсестра, и сестра-санитарка.

Сестру ветринского врача – семнадцатилетнюю девчушку мне указал со смехом Боровик.

– Вон она, Лидка Мурашева – супружница нашего Кастуся! – За что заработал подзатыльник от Кастуся. Но Боровик не унимался: – Расписались понарошку, а втюрился в нее Кастусь еще в пятом классе – это весь поселок знает!

Скользя глазами по колонне, я вдруг увидел девушку. Наши глаза встретились всего лишь на мгновение, но в это мгновение – как в самом душещипательном романе – между нами пробежала какая-то искорка… И когда минуты через две я снова отважился посмотреть в ту же сторону, то нисколько не удивился, что глаза наши снова встретились, и снова что-то сдетонировало в моем сердце. Но и на этот раз я успел разглядеть только смуглое, улыбчивое лицо, очень светлые, как спелая пшеница, волосы.

Боровик шел с девушкой рядом и говорил ей:

– Это он майора убил, крест с него снял! На десятом этаже в Москве жил…

Я еще круче выгнул грудь. Как хорошо, что мы взяли в отряд Боровика!..

А через полчаса, оставив ветринских добровольцев за постройкой шалашей, мы ушли на Городище. Шли, оживленно обсуждая события дня. И только я молчал и проклинал себя за то, что не поговорил с девушкой, не узнал даже ее имени от Боровика.

В лагере на Городище опустело несколько шалашей. Сначала Самсонов послал в молодой Ветринский отряд группу средних командиров из головного отряда: богомазовца Костю-одессита, курпоченковцев Дзюбу и Фрагера, вейновцев Зозулю и Галича. Они должны организационно укрепить отряд ветринских рабочих, передать ему свой военный опыт. А через неделю Самсонов сформировал и выделил еще один отряд, в основном из жителей Смолицы и соседних деревень. В этот крестьянский отряд влились и почти все окруженцы, пришедшие к нам с Аксенычем. Командиром этого отряда стал Аксеныч.

– Парень он ничего, – доверительно сказал нам Самсонов. – Только очень фамильярничает, в дружки набивается, по плечу хлопает, запанибрата со всеми.

Отряд Аксеныча разбил лагерь за Ухлястью, за Горбатым мостом, на полпути между Ветринским отрядом и нашим, но шалаши на Городище недолго пустовали: не только со всей левобережной Могилевщины, но и из отдаленных районов Белоруссии и с севера Украины приходят к нам все новые и новые люди.

Комиссаром Ветринского отряда Самсонов назначил, неожиданно для всех, старшего политрука Полевого.

– Ну, теперь Самсонов развязал себе руки, – угрюмо заметил Володька Щелкунов. – Жалко расставаться с ребятами. И с Полевым – жалко…

Перед уходом Полевой пришел попрощаться с Самсоновым. Капитан играл в шахматы с Ефимовым. Он не поднимал глаз на Полевого, пока не закончил партию. Ефимов опять проиграл.

– А со мной не хотите сыграть? – спросил Полевой.

Они сели играть.

– Вы слишком легко жертвуете фигурами, – заметил в ходе игры Полевой.

– А вы слишком бережете каждую пешку! – возразил Самсонов.

Через пять минут побежденный Самсонов в сердцах смахнул самодельные фигуры с доски.

Я вызвался проводить Полевого до Ветринского лагеря, надеясь еще раз встретиться с приглянувшейся мне девушкой. По дороге с удивившей меня горячностью Полевой заговорил о том, что партизан-комсомолец должен быть очень бдительным, много думать, разбираться в своих командирах и самостоятельно решать сложнейшие вопросы, что в этом он должен учиться у таких большевиков, как Богомаз…

– Береги честь смолоду, – говорил Полевой. – Помни, честь штука неразменная…

Я недоумевал. Куда гнет комиссар? Что ему надо от меня?! Обычно он говорил кратко, ясно и дельно. Я объяснил про себя его волнение и путаные, чересчур общие слова обидой, вызванной внезапной отставкой с поста комиссара основного отряда, и мне было неловко слушать его.

В странно молчаливом и хмуром ветринском лагере я отыскал Алесю – ту девушку с волосами цвета спелой пшеницы… Но ей было не до меня. И то, что она сказала мне, глядя куда-то мимо меня сквозь слезы, грубо напомнило мне о войне.

– Может, вы знаете… – губы ее тряслись, – как отомстить им… У меня ведь и винтовки нет, и стрелять я совсем не умею. Только что прибежали из Ветринки – приехали каратели… Их всех пытали, мучили, а потом живьем зарыли в яму: Витю Рутковского, Колесникова, Кравченко, Микулича. Да, и старого Левданского, доктора. Командовал Дир… Дирлевангер.

И знакомый упрямый паренек из Ветринки по фамилии Боровик подошел ко мне и, почти беззвучно шевеля дрожащими губами, сказал:

– Дайте хоть винтовку! Пулемет отобрали…

А Полевой уже строил отряд. Левофланговым стоял Боровик…

Вон Котиковы, отец и сын…

– Мы отомстим! – страстно говорил комиссар перед строем ветринских партизан. Куда девалась его сухость! – Самым страшным оружием вас вооружили сами фашисты – ненавистью! Кровь за кровь, челюсть за зуб!..

Полевой начал первое занятие с молодым отрядом по боевой подготовке, а я шел обратно на Городище, раздумывая над услышанным… Дирлевангер, Дирлевангер…

Штурмбанфюрер Рихтер отомстил за убийство майора Заала, но отомстил не нам, а мирным жителям Ветринки. Каратели ворвались в поселок, согнали всех жителей, рабочих, их детей и жен, к разрушенному стеклозаводу, под страхом смерти требовали, чтобы народ выдал гестаповцам семьи партизан. Народ молчал. Тогда каратели отобрали десять парней, десять молодых мужчин, самых видных и здоровых, бросили в машину, отвезли на опушку леса. Там их заставили голыми руками рыть яму, а потом выламывали им руки и ноги, штыками выкалывали глаза, кинжалами вырезали звезды на теле…