Я сунул свой «Макаров» обратно в кобуру под левой подмышкой и начал выруливать обратно. Где-то здесь, недалеко от метро, была платная автостоянка. Насколько я помню, огораживали эту стоянку солидно, охрана была крутая; можно было не рисковать и оставить ночевать «мерседес» здесь, а самому вернуться к птичке пешком и на метро. Не то чтобы я очень боялся, что мой автомобиль засекли возле театра. Однако после сегодняшних событий все равно не следовало парковать автомобиль даже в некоем отдалении от теперешней квартиры. Ты уже достаточно облажался, сказал я самому себе. Два человека уже умерли, и ты их не спас. Теперь не сделай хотя бы глупость, чтобы не стать следующим. Никаких больше ошибок, возьми себя в руки. Рыдать в подушку и бить себя в грудь ты будешь потом, если выживешь. Сначала – дело.

Оставив «мерседес» на стоянке, я предусмотрительно расплатился дойчмарками, чуть набросив сторожу на пиво. В своем бежевом плаще я мог сойти за малость подгулявшего бундеса. Конечно, не за истинного арийца с характером нордическим, стойким, но и молоденький белобрысый сторож наверняка запомнит дойчмарки, плащ и чаевые, а отнюдь не неарийский шнобель.

– Данке, – отмахнулся я от сдачи, которую парень стал мне совать в рублях, по курсу. – Эс ист кальт, нихт вар? – добавил я, поплотнее запахивая плащ.

– Не понимаю, – огорченно развел руками белобрысый страж стоянки и, напрягшись, выдал: – Нихт ферштеен!…

Очень хорошо, что не понимаешь, подумал я. Полиглота мне только не хватало. Сам я мог бы произнести только десяток фраз без акцента, а потом бы обязательно вылез наружу мой полуграмотный немецкий, приобретенный бесплатно в средней школе N 307. Да и этому десятку фраз с хорошим берлинским произношением обучился я не в школе, а перенял у Генриха Таубе, инспектора крипо, которого я сопровождал по Москве года четыре назад. Тогда как раз в наших магазинах на рубли ничего нельзя было купить, кроме водки, которую Генрих не любил. И джин в Москве мы доставали отнюдь не благодаря моему МУРовскому удостоверению, а при помощи немецкою языка и дойчмарок. Каждый швейцар тогда считал своим долгом угодить двум бундесам. Одним из которых был, естественно, следователь с Петровки Яша Штерн.

Все, представление окончено, подумал я. Тут главное не переборщить.

– Ауфвидерзеен, – вяло пробормотал я и, поеживаясь на холодном русском ветру, зашагал в направлении подземного перехода. Рабочий лень у москвичей закончился часа полтора назад, и в метро не было уже давки, а к телефонам-автоматам – длинных очередей. Те, кто хотели назначить свидание, уже это сделали. Те, кто отзванивал домой, чтобы соврать о срочной сверхурочной работе, тоже освободили уже таксофоны. Оставался только один частный сыщик, которому предстояло тоже договориться насчет свидания. К сожалению, совсем даже не любовного. Возможно, совсем наоборот.

Я сел в вагон метро и на всякий случай доехал до Павелецкого и вышел в здании вокзала. Народу тут всегда было много, и человек у стойки таксофонов не выглядел одиноким тополем на Плющихе.

Оставалось бросить жетон и набрать нужный номер.

– Алло! Компания «ИВА», – откликнулся незнакомый равнодушный голос после недолгого гудка. – Вас слушают…

Я испытал мгновенный прилив жестокого удовлетворения. Это был не Колян и не Автоматчик, а кто-то третий. Не исключено, конечно, что говорил простой их сменщик, заступивший на пост по графику Но, скорее всего, оба моих знакомца сегодня не на дежурстве по уважительной причине: где-нибудь в подвале особнячка на улице Щусева их бьют по мордам, добиваясь признания в попытке ограбления своей конторы. Я думаю, вопрос о сообщниках им уже задавали не раз и не два. И после каждого вопроса давали им в рыло. Теперь, при желании, я мог бы вообще убить и тех двоих, и наглого Сержика в остроносых итальянских туфлях. Убить одним словом, одним намеком в трубку на их соучастие. Однако убивать невиновных, пусть и хамов, не входило в мои планы. Наказание должно быть соизмеримо с поступком. За око извольте возвратить око, за чужой зуб – свой собственный. Но не целую голову.

– Алло! – произнес я, стараясь говорить быстро, но разборчиво. В моем распоряжении секунд сорок, потом они меня могут засечь. – Вы сегодня что-то потеряли?

– Что-что? – переспросил голос в трубке. Уже не равнодушно.

– Дискета, которая была в сейфе, у меня. Поняли?

– Подождите! – заторопился голос в трубке. – Я сейчас… минутку…

Ага, сообразил я. Он уже все понял. Смотри, как у него тон переменился! «ИВА» уже догадалась, что дискета, подброшенная мною в сортир, – туфта. Теперь он хочет потянуть время. А я не хочу.

– Вы уже поняли! – резко проговорил я. – Теперь слушайте…

– Подождите… – нервно перебил голос на другом конце провода. – Я простой дежурный на пульте, надо вызвать начальство…

Я бросил взгляд на часы. Оставалось секунд десять.

– Ровно через два часа я перезвоню. Ответить мне должен человек, уполномоченный уже для ведения переговоров. Ясно?

Не дожидаясь ответа, я дал отбой. Последняя фраза заняла всего семь секунд, уложился. Даже если у них система поиска абонента самой последней модели, все равно они не успели засечь мой сигнал. Порядок, Яков Семенович. Ровно через два часа, когда я вновь позвоню, они будут наготове. Но тогда как раз их ожидает небольшой технический сюрприз.

Я опять вернулся в метро и спокойно доехал до своей станции. Не было смысла целых два часа мотаться по городу. Кроме того, следовало переодеться. Кроме того, я устал и проголодался. Вдобавок я просто соскучился по птичке Жанне Сергеевне. Не ври уж, уточнил я сам себя. Твое вдобавок и есть во-первых. Тебе не терпится поскорее ее увидеть…

Так, препираясь со своим внутренним голосом (не есть ли это первая стадия шизофрении?!), я добрался до нашего – с птичкой – жилища. По привычке я подстраховался и отмахал лишних метров пятьсот, проверяя, не засветил ли я все-таки свой новый дом. Однако все было чисто. Одинокая дворняга, деловито шмыгнувшая из подворотни, даже не посмотрела в мою сторону, а людей поблизости и вовсе не было.

Вообще это был довольно безлюдный дворик, даже по утрам. Вечерами же здесь и вовсе наблюдалось затишье. Или просто мне так везло.

– Яшенька! – кинулась ко мне Жанна Сергеевна, едва я переступил порог квартиры. – Родненький, ты цел? Ты в порядке?

Она обняла меня и, привстав на цыпочки, поцеловала так, будто мы не виделись по меньшей мере неделю. Я тут же некстати вспомнил, что Наталья даже в постели не любила целоваться, объясняя это аллергией к моему любимому табаку. Иногда у моей бывшей супруги появлялась аллергия буквально ко всему: к моему одеколону, к стирке, к мелким купюрам и, само собой, ко мне самому. Пойми, Яков, – томно цедила она, не забывая отпихнуть меня крепкой пяткой на край супружеской кровати, – по моему гороскопу мне в эти дни не рекомендованы волнения и интимная близость, в смысле половых отношений… Я тихо зверел от одной только этой безумной фразы, но тихо и смирялся, ибо в любой момент могли пролиться слезы. Бог ты мой, почему мне тогда встретилась Наталья, а не эта ласковая птаха?