– На ловца и зверь бежит! – прокомментировал Собин результаты вербовки «Фараха», считая ее удачной, еще не помышляя о затаенном коварстве и наглости, спрятанных вновь завербованным агентом до поры до времени, притворившимся горячим сторонником народной власти и преданным другом Советского Союза.

«Фарах» первое время добросовестно выполнял все поручения Собина, возможно, что так продолжалось бы долго, если бы однажды ночью в дом, где проживал «Фарах», не нагрянула группа вооруженных людей в масках во главе с Млеком Азизом, то есть «Зурапом». Вооруженные люди крепко связали «Фараха» веревками, стали избивать, грозились повесить, если «Фарах» не расскажет все, что касается деятельности группы советских специалистов, проживающих рядом с водонапорной башней. Кандагарское подполье еще точно не знало, что напало на след разведки, и стало с пристрастием расспрашивать «Фараха» обо всем, что он знает. «Фарах», опасаясь, что его повесят и он уже никогда не попадет в царство Аллаха, стал давать сбивчивые показания, из которых стало ясно, что кандагарское подполье вышло на след засекреченной службы 40-й армии, святая святых армии – военную разведку, глаза и уши в борьбе с басмаческим подпольем. На какое-то время кандагарскому подполью могло показаться, что не военная разведка держит судьбу жизни и смерти 40-й армии, а подполье, путем контроля за деятельностью разведчиков, оказавшихся под колпаком басмачей из-за предательства агентуры и халатности самих разведчиков, Собина и Саротина.

Так «Фарах» оказался перевербован кандагарским подпольем и стал служить ему верой и правдой, тщательно скрывая от разведчиков сам факт перевербовки, продолжая давать информацию, подбрасываемую разведчикам кандагарским подпольем. Собин и Саротин наносили авиационные удары по местам, указанным «Фарахом», где не было никаких басмачей, утюжили, что называется, афганскую землю бомбами и снарядами, направив разведчиков по ложному следу, получая за это деньги от Собина.

«Фарах» поставлял лжеинформацию до моего назначения на должность командира группы разведчиков, продолжал вредить нам, как умел, и после моего назначения, пока не был задержан патрулем бригады и не разоблачил своих бывших сообщников по кандагарскому подполью.

От верной смерти нас спас случай, а конкретно «Зурап».

Другом «Фараха» был «Акрам», его перевербовка также произошла незаметно для Собина и Саротина, они, занятые сами собой и пьянством, даже не могли предположить, что рядом с ними находятся злобные враги, поставившие своей целью уничтожить разведчиков, тем самым показать свою мощь и силу кандагарского басмаческого подполья.

При встрече с оперативными офицерами «Фарах» и «Акрам» вели себя естественно, не изменили своих привычек и наклонностей, были приветливы и общительны, чем окончательно убаюкали Собина и Саротина, как младенцев в колыбели, и позволили кандагарскому подполью узнать планы и замыслы оперативной группы, а стало быть, и всей воюющей в Афганистане 40-й армии.

«Фарах» наедине с собой трусил, боялся провала, о чем нередко признавался своему начальнику «Зурапу», тот успокаивал «Фараха», как мог, рассчитывался с «Фарахом» американскими долларами за оказанные услуги кандагарскому басмаческому подполью, и «Фарах» успокаивался, полагал, что так будет продолжаться долго безнаказанно, имея в руководстве такого талантливого начальника, каким он считал «Зурапа».

– Я окончательно озверел от Саурской революции! – говорил «Фарах» своему начальнику «Зурапу» и, кажется, был искренен в своих словах.

Другой «перевертыш», перевербованный «Зурапом», – «Акрам», был по своему поведению и темпераменту явной противоположностью «Фараху». Он говорил при встрече с оперативными офицерами:

– Я марксист-ленинец до самой смерти, а не какой-нибудь уличный шпана. Брать деньги с советских друзей за выполненную работу отказываюсь, поскольку помогать советским мушеверам в борьбе с басмачеством – это моя потребность души!

Собину и Саротину нравилось такое признание и деньги, предназначенные для оплаты услуг «Акрама», они пропивали, приобщили «Акрама» к водке, и, будучи пьяным, он пел частушки:

Так, дешевым притворством «Акрам» вошел в полное доверие к Собину и Саротину. Они им восхищались, были без ума от его находчивости и коммуникабельности. Похлопывали по плечу «Акрама», как себе равного, смеялись, что он по идейным соображениям не берет у них деньги, говорили, что если он так будет поступать и впредь, то от него уйдет жена к другому, поскольку он больше любит Маркса и Ленина, а не свою жену.

У «Акрама» была молодая жена. Он любил ее и называл «кладом», который, по его словам, ему подвалил случайно, на что майор Собин заметил в шутку, что если жена «Акрама» – клад, то, согласно закону, «Акраму» принадлежит от этого «клада» 25 %. «Акрам» умел ценить шутки, на явную грубость и насмешки не реагировал, терпел до поры до времени, твердо знал, что расплата близится, а долг – платежом красен.

«Акрам» окончательно завоевал душу и сердце оперативных офицеров, и когда ему однажды предложили поехать в Советский Союз на учебу, он так расчувствовался, что на глазах Собина и Саротина расплакался, и его даже пришлось успокаивать. Не знали офицеры, что видят перед собой артиста, способного плакать, играть заученную роль, клясться в верной дружбе и держать камень за пазухой, чтобы этим камнем прибить в один прекрасный момент, когда наступит тот самый час расплаты, о котором «Акраму» и «Фараху» говорил их начальник «Зурап».

«Акрам» при встречах с оперативными офицерами Собиным и Саротиным прикидывался другом России, говорил, что по политическим убеждениям он ближе к Карлу Марксу, чем к Аллаху, но на самом деле оба эти идола были для него безразличны и практически не нужны. Он любил только деньги и, по словам «Зурапа», отказываясь от денег за услуги советской разведке, драл с него три шкуры и норовил получить расчет не в афгани, а в американских долларах, но, естественно, об этих слабостях «Акрама» никто из оперативных офицеров не знал и не догадывался, пока «Зурап» не разоблачил истинное лицо этого негодяя, прикидывающегося бессребреником, своим «парнем в доску», каким его, кстати, считали Собин с Саротиным по ошибке.

Еще одна особенность была в поведении агентов «Фараха» и «Акрама». «Фарах», к примеру, тщательно скрывал знание русского языка. Общался с офицерами через переводчика, лишь иногда говорил несколько фраз по-русски, якобы машинально заученных им. На самом деле он слушал, что говорили между собой оперативные офицеры, запоминал и делал для себя определенные выводы, как в дальнейшем вести себя при встрече и что говорить, делая вид, что не понимает русского языка. Зато «Акрам», что называется, лез из кожи и выпячивал знание русского языка, хотя знал его хуже «Фараха». Называл газету «Правда» зарей Востока, льстил, угождал оперативным офицерам и целовал портрет Л. И. Брежнева. Это не понравилось Саротину и Собину. Они недолюбливали Брежнева и его престарелую кремлевскую команду и не могли разделять такого всплеска патриотизма со стороны «Акрама», который сам почувствовал, что переиграл заученную роль, взглянув на офицеров. Но они вскоре успокоились, посчитав, что «Акрам» – иностранец и не знает, как в Советском Союзе рядовые граждане относятся к Брежневу – отрицательно, и инцидент с целованием портрета Брежнева был исчерпан, а напрасно. Была хорошая зацепка разобраться в истинном лице авантюриста, чем-то похожего на другого авантюриста прошлого – Эжена Видока, удостоившегося пера А. С. Пушкина.