Иногда тишину нарушали животные, испуганные присутствием человека: удивленный олененок с белым хвостом, стайка страусов эму, белые цапли, всколыхнувшие воду и полетевшие прочь.

В дороге к нам присоединились другие рабочие, забравшиеся на локомотив по лестнице. Остановка: двенадцатый километр, окончен еще один переезд, и теперь надо идти пешком до строительных складов. Они расположены в рощице, окруженной полем, так характерной для этой местности, и заметны издалека.

Вопреки ожиданиям, вода здесь не застаивается, течет легко; под слоем ила множество ракушек, особенно там, где болотная растительность пускает корни. Топь полна зелеными островками колючих рощиц, где индейцы издревле разбивали свои лагеря и где теперь находят следы их пребывания.

Каждый день мы благополучно добирались до одной из них по тропинке, протоптанной нами и выложенной кусками сломанных шпал, собранных по пути. Мы проводили здесь большую часть времени, с трудом дыша и утоляя жажду нагретой солнцем болотной водой. К концу дня за нами приходил локомотив, иногда присылали и другое транспортное средство, прозванное дьявольским, – это была специальная платформа, которую рабочие должны были двигать, отталкиваясь вручную с разных сторон от твердой суши. Мы невероятно уставали, постоянно мучились от жажды, но по возращении никак не могли уснуть в «пустыне» Порту-Эсперанса.

В сотне километров отсюда находилась ферма, и мы решили остановиться на ней, прежде чем отправиться к местам обитания племени кадиувеу. Французская фазенда (как ее называли на линии) располагалась примерно на 50 000 гектарах земли, что соответствовало участку железной дороги в 120 километров. По этим полям, поросшим зеленым кустарником и жесткой травой, бродил скот – около 7000 голов (в тропиках одному животному достаточно от 6 до 10 гектаров), и периодически его поставляли в Сан-Паулу по железной дороге. На этом участке находились две или три станции: одна из них, Гуайкурус, была пассажирской – она получила свое название от известных воинственных племен, которые когда-то обитали в этих краях. Кадиувеу – последние выжившие на бразильской территории потомки этого племени.

Фазендой управляли двое французов, объединившие усилия с несколькими семьями пастухов. Одному из них было около сорока лет, его звали Феликс Р., а по-свойски просто – Дон Феликс. Несколько лет тому назад он был убит индейцем. Имени второго француза, который был помоложе, я не помню.

Во время Первой мировой войны один из наших хозяев служил в армии, другой был еще подростком. Благодаря отчаянному характеру и некоторым другим склонностям оба они стали марокканскими колонистами. В Нанте они занимались спекуляцией, но вдруг, неизвестно почему, решили пуститься в странное приключение и отправились в эти забытые богом земли Бразилии. Как бы то ни было, но Французская фазенда через десять лет после ее основания зачахла из-за недостатка средств на покупку скота и современного оборудования, ведь деньги в основном вкладывали в приобретение новых земель.

В просторном бунгало, построенном на английский манер, наши хозяева вели скромный образ жизни то ли скотоводов, то ли бакалейщиков. И действительно, во всей округе это фермерское угодье было единственным предприятием, которое торговало продуктами питания. Трудившихся на ферме крестьян называли empregados: это были наемные рабочие или батраки, они покупали то, что сами же и производили, и в результате такой «деловой игры» оказались должны сами себе, таким образом, предприятие работало практически без денег. Цены на производимые здесь товары, по сложившемуся обычаю, в два-три раза превосходили привычную рыночную стоимость, и дела на фазенде могли бы идти очень успешно, если бы коммерческий аспект не оставался второстепенным. В этом было что-то удручающее. По субботам рабочие, собрав немного сахарного тростника, возвращались в свои хижины. Тростник почти тотчас же отжимали на фазенде в специальных машинах – engenho, при этом стебли измельчали тремя вращающимися цилиндрами из грубо отесанных древесных стволов, а затем в больших жестяных тазах выпаривали сок, который разливали по специальным формам, где он, остывая, превращался в зернистую массу рыжеватого цвета, так называемую рападуру – неочищенный сахар. Готовую продукцию доставляли в находящийся тут же магазин. Вечером рабочие становились уже покупателями и по полной цене приобретали для детей единственное лакомство в сертане.

Наши хозяева философски относились к такому способу ведения хозяйства, общались с рабочими только по служебным вопросам. Так как людей их круга по соседству не было (поскольку между фазендой и ближайшими плантациями находилась индейская резервация), то избранный ими суровый образ жизни, без сомнения, как нельзя лучше защищал их от скуки. Единственное, что они позволяли себе на материке, – немного выпивать и покупать одежду. В этом пограничном районе страны смешались друг с другом разные традиции: бразильские, парагвайские, боливийские, аргентинские. В моду вошли пампасы – боливийские шляпы из тонко сплетенной коричневато-серой соломы, с широкими чуть загнутыми полями и высокой тульей, и ширипу – своего рода пеленка для взрослых из хлопка пастельных тонов с сиреневыми, розовыми или голубыми полосками, она прикрывала бедра и на икрах заправлялась в белые сапоги из грубого полотна. В прохладные дни вместо ширипу надевали бомбашу – пышные, как у зуавов, шаровары, с изящной вышивкой по бокам.

Все дни напролет хозяева проводили в корале, нужно было осматривать животных, делить на группы, выбирать кого-то на тот случай, если вдруг поступит предложение о продаже. В жуткой пыли, под громкие крики управляющих животные тянулись друг за другом, чтобы хозяева, разглядев их, решили, кого в какой загон следует отправить. Длиннорогие зебу, упитанные коровы и испуганные телята проходили через узкий огражденный коридор. Иногда быки упрямились, тогда лассоейро, ловко раскрутив над головой тонко сплетенную сорокаметровую веревку, бросал ее, и через мгновение бык был усмирен, а всадник, торжествуя, поднимал лошадь на дыбы.

Два раза в день – в 11:30 утра и в 7 часов вечера – все собирались под сводами перголы, окружавшей жилые комнаты, чтобы совершить традиционный обряд – шимарран, то есть выпить чашечку мате через специальную соломинку. Известно, что мате – дерево того же семейства, что и наш вечнозеленый дуб. Веточки мате слегка подсушивают на дыму в подземной печи и тщательно размалывают в порошок желтовато-зеленого цвета, его подолгу можно хранить в деревянных бочонках. Я слышал, что с тех пор, как напиток под этой маркой стал продаваться в Европе, он претерпел столь существенные изменения, что теперь не имеет ни малейшего сходства с настоящим.

Существует несколько способов заваривать мате. В полевых условиях, когда мы сильно уставали, невозможно было ждать, чтобы соблюсти все правила. Нам хотелось побыстрее добиться того бодрящего эффекта, который приносит этот напиток, и мы просто бросали щепотку порошка в холодную воду, а затем слегка подогревали ее на огне – очень важно не позволить мате закипеть, поскольку тогда он теряет все свои полезные свойства. Это называют «chá de maté», что буквально означает «настойка наоборот», – темно-зеленая маслянистая жидкость, словно чашка крепко заваренного кофе. Когда времени заварить напиток не хватает, делают «téréré» и посасывают через трубку настой замоченного холодной водой порошка. Чтобы избежать горького привкуса, можно приготовить maté doce, по рецепту парагвайских красавиц: порошок следует карамелизировать, смешать его с сахаром и подержать над огнем, затем влить эту кипящую жижу в воду, подогреть и процедить. Правда, среди любителей мате я еще не встречал тех, кто, зная множество способов приготовления напитка, не ценил бы более всего шимарран, ведь это одновременно и общий ритуал и семейная забава, во всяком случае именно так к этому относились жители нашей фазенды.