в болоте оставшихся 15 немцев, причем потери противника в том бою составили всего 2 человека убитыми: В. Астахов убил офицера, а К. Крючков – конного егеря (еще двое остались в болоте). Остальные смогли уйти. Главной причиной, по которой казакам удалось выстоять против втрое превосходившего числом противника, стала своевременная помощь пехоты под командованием поручика Штейна, обстрелявшей немцев и заставившей их бросить казаков и отступить. При этом лишь двое казаков, Астахов и Иванков, сумели самостоятельно вернуться в часть – раненых Крючкова и Щеголькова пришлось доставлять в телеге. Казаков посетил в лазарете командующий 1-й армией генерал П. К. фон Ренненкампф, ошибочно посчитавший Крючкова командиром разъезда и наградивший его первой Георгиевской медалью (медалью скорее следовало наградить Астахова, однако даже ему она не полагалась, так как п. 7 параграфа 67 Статута Георгиевского креста, упомянутый в приказе, предусматривал награждение командира взвода, отбившего противника силою не менее роты). Ошибка генерала была раздута пропагандистской машиной в миф, ставший источником скепсиса для многих свидетелей той истории.

Следует заметить, что генералы, посещавшие лазареты, нередко допускали подобные ошибки, жалуя «с барского плеча» награды случайным раненым, вызывая недовольство тех, кто имел бо́льшие основания для орденов и медалей. Можно привести случай, как в сентябре 1914 года в виленском госпитале Николай II наградил легкораненого солдата Георгиевской медалью лишь за то, что он был однофамильцем командира отдельного корпуса жандармов В. Ф. Джунковского, желая тем самым показать свое расположение жандармскому генералу (к которому в итоге быстро охладел, когда Джунковский осмелился высказаться против Распутина).

Помимо солдат-героев пропаганда превозносила героизм сестер милосердия. Женские образы были особенно важны в контексте пропаганды, делавшей ставку на фемининные образы Родины-матери. Как правило, Родина-мать, или Москва-матушка, представала в них в форме сестры милосердия. Одной из первых медийных героинь стала медсестра Евгения Коркина, которая в марте 1915 года под обрушившимся на лазарет неприятельским огнем самостоятельно эвакуировала в безопасную зону остававшихся раненых. Ее подвигу были посвящены журнальные статьи, лубочные картинки. Еще активнее воспевался подвиг другой сестры – Риммы Ивановой, – которая 9 сентября 1915 года, вынося раненых с поля боя и обнаружив, что все старшие чины погибли, сама попыталась повести оставшихся солдат в наступление, но была убита. Практически все газеты России написали о подвиге 21-летней девушки, прозванной «ставропольской девой» на манер Орлеанской девы – Жанны д’Арк. Началась повсеместная визуализация героической смерти санитарки, и очень скоро из обычной медсестры она превратилась в очередной символ. Даже британский журнал War Illustrated в октябрьском выпуске поместил на обложку номера картину, изображавшую подвиг Ивановой.

Однако здесь пропагандистская машина дала сбой. Художники дали волю своим фантазиям, и на свет стали появляться фантастические образы сестры-воительницы. С. В. Животовский изобразил Р. Иванову с поднятой над головой саблей в самой гуще рукопашной схватки. Редакторы «Русского инвалида», «Огонька» изменили ее имя с Риммы на Мирру – неуклюже попытавшись обыграть мысль о том, что русские медсестры ведут солдат в атаку ради скорейшего окончания войны. Кинематографисты, почувствовав прибыльность подобных сюжетов, в кратчайшие сроки по заказу военного ведомства сняли фильм «Героический подвиг сестры милосердия Риммы Михайловны Ивановой», в котором актриса, игравшая Иванову, со зверским выражением лица и саблей наголо на высоких каблуках бежала в атаку, стараясь при этом не растрепать модную прическу. Фильм вызвал возмущение родителей Ивановой и ее сослуживцев. Девятого декабря 1915 года в газетах появилось письмо отца Риммы, коллежского асессора М. П. Иванова, в котором он назвал киноленту грубым фарсом и отметил, что образ, созданный в картине, не имел ничего общего с его дочерью:

Под именем моей дочери на экране появилось совершенно другое, мне неизвестное лицо, да и сама картина не соответствует действительности: в ней изображена «артистка» довольно высокого роста, в узкой модной юбке, модных лакированных туфлях на высоких каблуках при белом апостольнике и переднике и, в довершение всего этого, с саблею наголо. Между тем, покойная моя дочь была небольшого роста, воинственного вида не имела, с саблею не выступала и была убита на передовых позициях при исключительных обстоятельствах, как о том гласили первые телеграммы о ее беспримерном подвиге. Никакой ходульности и показного героизма в трагической смерти моей дочери не было. Слившись душой с серыми воинами, покойная была проста, подвиг свой совершила в серой шинели, и она пошла не с винтовкой или саблей в руках, а с крестом на груди – символом милосердия и чистой любви, не покидая при этом своей кожаной сумочки с перевязочными средствами и медикаментами, с которой она никогда не расставалась, носивши ее на простом ремне через плечо.

Под давлением общественности особым циркуляром товарища министра внутренних дел в феврале 1916 года фильм был снят с проката по всей территории России. Однако определенный удар по образу сестры милосердия уже был нанесен, и когда до малограмотных крестьян доходили известия о награждениях сестер милосердия медалями, они делали вывод, что получили их женщины совсем за другие заслуги. Например, крестьяне Енисейской губернии в ноябре 1915 года в поселке Жуковском Ачинского уезда, комментируя известие из газеты о том, что Николай II наградил сестер милосердия Георгиевскими медалями, объяснили это просто: он спал с ними. Добавив, что сестрам стоило кресты повесить на другое место.

Помимо казаков и сестер милосердия пресса, лубок воспевали героизм пехотинцев, артиллеристов, авиаторов, моряков, военного духовенства. Тем не менее активная фаза позитивно-пропагандистской кампании завершилась уже к декабрю 1914 года. Отчасти это объясняется перепроизводством в первые месяцы войны патриотических образов, с другой стороны – изменением массовых настроений, когда на смену патриотической эйфории весной – летом 1915 года пришла патриотическая тревога.

Религиозная пропаганда и вера в окопах

Российская синодальная церковь, оказавшаяся с петровских времен своеобразным придатком государственного аппарата, играла важную роль в официальной пропаганде. На фронте патриотизм солдат призвана была поддерживать пятитысячная армия военного и морского духовенства, возглавлявшаяся протопресвитером Г. И. Шавельским. В 1913 году Шавельский издал брошюру «Служение священника на войне», в которой представлял свой план духовной работы священника на поле брани (если ранее она ограничивалась отпусканием грехов умирающим и отпеванием, то теперь предлагалось проводить более активную пропаганду с целью поднятия боевого духа), а 1–11 июля 1914 года по его инициативе прошел первый в истории Съезд военного и морского духовенства. Петербуржцы ранее не видели такого наплыва военных священников и потому делали неутешительные выводы: «Быть войне: вишь, попов сколько собралось».

Подобная ирония в адрес священников не была случайностью. В России с 1905 года усилился процесс расцерковления прихожан, параллельно которому росло количество сектантов. Официальная церковная печать признавала, что проигрывает