– Ну, доложу я вам… Нет. Конечно же нет. Как я уже успел вам – достаточно подробно – объяснить, я…

– Вы готовы мне в этом поклясться?

– В самом деле, Уильям, мы же с вами не в суде. Только прошу вас, не смотрите на меня так. Хорошо, хорошо, если вам это действительно так необходимо, я клянусь.

– Благодарю вас. Большего мне и не нужно. Простите за резкость. Вы же знаете, я, как правило, никоим образом не вмешиваюсь в ваши дела. Но только, видите ли, теперь это и мое дело тоже.

Артур вяло улыбнулся; ему явно было не по себе:

– Прекрасно понимаю ваше беспокойство, мой мальчик. Конечно же. Но уверяю вас, в данном случае оно не имеет под собой совершенно никаких оснований. Я больше чем уверен, что Прегниц на этом деле очень выиграет, если, конечно, ему достанет мудрости согласиться.

В качестве последней проверки я попытался взглянуть Артуру в глаза. Но нет, испытанная временем процедура не сработала. Передо мною были никак не зеркала души, но всего лишь – часть лица, две круглые порции светло-голубого желе, два голых моллюска, притаившихся в расщелине скалы. Вниманию здесь зацепиться было не за что: ни искры, ни сколь-нибудь живого внутреннего света. Как я ни старался, взгляд сам собой соскальзывал на более характерные, более интересные черты лица: на мягкий, рыльцем, нос, на подбородок-концертину.[49] Сделав три или четыре попытки, я оставил это безнадежное занятие. Что толку. Оставалось только в очередной раз поверить Артуру на слово.

Наша с Куно поездка в Швейцарию более всего напоминала медовый месяц после брака по расчету. Мы были взаимно вежливы, предупредительны и страшно стеснялись друг друга. Куно являл собой образец ненавязчивого внимания. Он собственными руками загрузил мой багаж, буквально в последнюю секунду перед отправлением поезда выскочил на перрон, чтобы купить журналы, посредством долгих обходных маневров выяснил, что я предпочитаю спать на верхней полке, а потом удалился в коридор, чтобы дождаться, пока я переоденусь. Когда я устал от чтения, он был тут как тут, любезный, хорошо информированный собеседник, готовый в любую минуту подсказать название очередной проплывающей мимо горной вершины. Мы оживленно болтали – периодами по пять минут каждый, между которыми разверзались пропасти внезапного отчужденного молчания. Нам обоим было о чем подумать. Куно, должно быть, переживал относительно зловещих маневров германской политики – или грезил о своем населенном семеркой юношей острове; у меня было время так и эдак повертеть про себя головоломку, связанную с Марго. Реальная ли это фигура? Что ж, у меня над головой в багажной сетке покоился новехонький чемодан из свиной кожи, а в нем смокинг, с иголочки, на заказ, – только вчера забрал у портного. Деньгами нашего общего нанимателя Артур распоряжался по-царски. «Не стесняйтесь, мальчик мой, заказывайте все, что придет вам в голову. Вам ни в коем случае нельзя выглядеть потертым или неухоженным. Кроме того, вы только подумайте: такой шанс…» После некоторых колебаний я и впрямь последовал его совету, хотя и не с тем безудержным размахом, на который он меня настраивал. Статью «дорожные расходы» Артур интерпретировал настолько широко, что умудрился втиснуть в нее – и буквально силком всучить мне – золотые запонки, часы и авторучку. «В конце концов, Уильям, бизнес есть бизнес. Вы не знаете эту публику так, как ее знаю я». Когда он упоминал о Марго, в голосе у него слышались откровенно горькие нотки: «Если бы вы его попросили об одолжении, он вытряс бы из вас все, до последнего пенни».

На Боксинг-дэй,[50] в наше первое утро, я проснулся от жестяного перезвона колокольчиков внизу, на заснеженной улице, и от странного щелкающего звука, тоже металлического, но исходившего из ванной. Сквозь полуоткрытую дверь было видно, как Куно, одетый в спортивные трусики, делает упражнения с ручным эспандером. Истязал он себя жутко: при каждом очередном – отчаянном – усилии на шее у него вздувались жилы, а ноздри то ходили ходуном, то застывали, подрагивая, выгнутые дугой. Того, что за ним наблюдают, он явно не чувствовал. В глазах, непривычно близоруких в отсутствие монокля, застыло самозабвенное, как у одержимого духами, выражение – казалось, он исполняет некий чрезвычайно значимый лично для него религиозный ритуал. Заговорить с ним прямо здесь и сейчас было бы немыслимо: как с человеком, с головой ушедшим в медитацию. Я перевернулся на другой бок и сделал вид, что сплю. Через несколько секунд я услышал, как дверь в ванную за моей спиной тихонько затворилась.

Наш номер находился на втором этаже отеля и выходил окнами на деревенские домики, разбросанные тут и там по-над замерзшим озером; сразу за деревней высились заснеженные, приспособленные под горнолыжный спуск горные склоны, массивные и гладкие, напоминающие контуры огромного, заваленного одеялами тела: вверх по склону тянулась паутинка фуникулера и упиралась в стартовую площадку санной трассы. Не самый адекватный, как мне показалось, фон для транснациональных деловых переговоров. Впрочем, как совершенно справедливо заметил Артур, я ровным счетом ничего не смыслил в нравах высших финансовых эшелонов. Я медленно оделся, размышляя о том, чем сейчас может быть занят мой невидимый работодатель. Приехал он уже или нет? Метрдотель сказал, что гостиница переполнена. Если судить по тому единственному – мельком – взгляду, который нам вчера удалось бросить на собравшихся в большой обеденной зале к ужину постояльцев, их тут должно было быть несколько сотен.

Куно присоединился ко мне за завтраком. Его костюм был скрупулезнейшим образом выдержан в неформальной манере: серые фланелевые брюки, блейзер и вязаный галстук цветов его родного оксфордского колледжа.

– Надеюсь, вам удалось как следует выспаться?

– Благодарю вас, вполне. А вам?

– Нет, не очень вполне. – Он улыбнулся, сконфузился и даже слегка покраснел. – Не важно. В ночное время у меня было кое-что почитать, вы понимаете?

Стыдливо зардевшись, он показал мне обложку книги, которую принес с собой. Называлась она «Билли, потерпевший кораблекрушение».

– Хорошо написана? – спросил я.

– Я нахожу, что одна глава очень милая…

Впрочем, прежде чем я успел выслушать пересказ содержания очень милой главы, появился официант и прикатил на маленьком столике с колесиками наш завтрак. Мы тут же вернулись к нашей исходной манере: застенчивые новобрачные.

– Могу я предложить вам немного сливок?

– Самую малость, пожалуйста.

– Так будет в самый раз?

– Благодарю вас, очень мило с вашей стороны.

Голоса наши звучали до того нелепо, что я готов был рассмеяться. Мы были похожи на парочку второстепенных персонажей, которых выводят в первом акте на сцену, чтобы завязать разговор и тем самым подготовить появление главного действующего лица.