томе «Возвращение короля» мы более подробно знакомимся с поэзией ристанийцев, которая следует строгим канонам древнеанглийского стихотворного размера: это и песнь о походе в Гондор (глава 3 книги V), и песнь про могилы у Мундбурга (глава 6 книги V), и прощальная песнь, которую сочинил в память о конунге Теодене его менестрель Глеовин (глава 6 книги VI). Обращает на себя внимание тот факт, что почти все ристанийские песни и стихи, которые встречаются по ходу повествования, полны глубокой печали: в культуре, где все передается из уст в уста, перед поэзией стоит именно эта задача — выражать скорбь по поводу неизбежного забвения и одновременно бросать ему вызов. Она выполняет те же функции, что и копья, которые ристанийцы втыкали в землю в память о павших, курганы, воздвигнутые над их могилами, и цветы, ковром укрывающие эти курганы. Проезжая мимо одного из таких захоронений, Эомер восклицает:

«Ржа и гниль источат их копья, но курган останется навеки — стеречь Изенгардскую переправу».

Когда они подъезжают к Медусельду по дороге, лежащей между курганами предков Теодена (их прообразами можно считать курганный некрополь в Саттон-Ху в Англии и захоронение Гаммель-Лейре в Дании), Гэндальф, глядя на белые цветы, которыми поросли могилы, говорит:

«Смотрите, как ярко они белеют! Называются поминальники, по-здешнему симбельмейны, кладбищенские цветы, и цветут они круглый год».

Толкин здесь озвучивает идею, которая нехарактерна для остальных многочисленных попыток реконструировать прошлые обычаи варварских народов: она заключается в том, что сам факт ненадежности средств передачи информации в этих обществах делает любые воспоминания бесконечно более ценными, а фольклор — одновременно исполненным грусти и полным ликования. Как часто бывает у Толкина, воссоздавая картины прошлого при помощи собственного воображения, он придает им особую эмоциональную глубину.

Культурные контрасты: Гондор и Ристания

Есть еще одна отличительная черта ристанийцев, на которую указывают как особенности их поведения, так и различные образы, вызывающие соответствующие ассоциации, но, чтобы описать ее, нам придется провести некую параллель. Как уже отмечалось выше, Толкин явно намеревался противопоставить друг другу Ристанию и Гондор, причем на нескольких уровнях: так, например, он негласно сравнивает Теодена и Денэтора (более подробно об этом сравнении будет рассказано в следующей главе) или (устами Эомера) описывает Боромира несколько снисходительно:

«Он больше походил на быстрых сынов Эорла, чем на суровых витязей Гондора, и стал бы, наверно, в свой час великим полководцем».

Эомер явно считает, что ристанийцы в бою гораздо сноровистее гондорцев, тогда как для самих гондорцев народ Ристании — это лишь «Средний Клан», то есть промежуточное звено между действительно цивилизованными людьми (которыми являются они сами), и Людьми Тьмы, например дунландцами или хородримцами.

Кто же из них прав и в чем состоят различия? И может ли так быть, что правы и те и другие? Ответы на эти вопросы Толкин скрыл в самом повествовании, предоставляя нам возможность поближе познакомиться с особенностями этих двух культур.

Контраст становится очевидным, когда мы наблюдаем два схожих эпизода, во время которых сперва Пин, а затем Мерри предлагают свои услуги Денэтору и Теодену соответственно (глава 1 и глава 2 книги V). В обеих главах разыгрывается примерно одна и так же ключевая сцена: хоббит вручает свой меч правителю в знак преданности, а тот принимает его клятву и возвращает оружие владельцу. Именно эта схожесть и позволяет подчеркнуть те нюансы, которые принципиально отличают ристанийского конунга от властителя Гондора. Мерри действует в порыве искренних чувств, «тронутый чуть не до слез лаской старого конунга», и отклик Теодена оказывается столь же сердечным. Вся церемония выглядит следующим образом. Мерри, обращаясь к конунгу, говорит: «Позволь Мериадоку из Хоббитании присягнуть тебе на верность!» — а Теоден отвечает на это: «С радостью позволяю. Встань же, Мериадок, — отныне ты наш оруженосец и страж Медусельда». Нет никаких сомнений в том, что, присягая Теодену на верность, хоббит берет на себя серьезные обязательства, но оба участника обряда обходятся буквально парой фраз.

В то же время Пин в схожей ситуации руководствуется совсем иными мотивами: его гордость уязвлена, и он обижен «презрительным, высокомерным голосом» Денэтора, допрашивающего своих гостей. Правитель Гондора принимает его предложение не сразу. Он сперва внимательно изучает его меч, который Пин добыл как трофей после истории в Могильниках, и рассказ хоббита, судя по всему, производит на него достаточное впечатление, чтобы Денэтор все же решился произнести: «Слушаю и принимаю клятву». Если Теоден выбирает куда более просторечную формулировку «с радостью позволяю», то ответ Денэтора исключительно официален: «Принимаю клятву»[50]. И хоббит, и хозяин Минас-Тирита в процессе этой церемонии обмениваются стандартными формулами, перечисляя все свои имена, звания и титулы, причем слова Денэтора, в которых упоминается «расплата за клятвопреступление», таят в себе некоторую угрозу, чего и в помине нет в ответном восклицании Теодена: «Прими свой меч — да послужит он на благо Ристании!» Вряд ли мы погрешим против правды, если скажем, что сцена с участием Мерри и Теодена производит куда более приятное впечатление, потому что конунг ведет себя гораздо любезнее, избегает формализма и демонстрирует искреннюю заботу по отношению к своему новоиспеченному юному оруженосцу.

Тот же контраст мы видим и в описании дворцов обоих правителей. В чертогах Теодена «повсюду таились тени и властвовал полусвет», но из окон «падали искристые солнечные снопы». Внимание на себя обращают и мозаичные полы, и разноцветные колонны, но в первую очередь в глаза посетителям бросается множество «выцветших гобеленов» на стенах, особенно один, на котором в белых, зеленых, красных и желтых тонах выткан образ Отрока Эорла, подсвеченный лучами солнца. Все эти особенности убранства очень напоминают зал замка Хеорот, принадлежащего конунгу Хродгару в «Беовульфе» (который, как и Медусельд Теодена и медусельд самого Беовульфа, был обречен погибнуть в пламени пожара); в зале Хеорота мы тоже видим «разноцветные полы», золоченые фронтоны и гобелены, служившие праздничным украшением. Толкин добавил к описанию Медусельда всего одно иностранное слово, louver: оно означало устройство, заменявшее дымоход в зданиях, которые отапливались дровами, но при этом не имели дымовой трубы.

Зал Минас-Тирита выглядит совершенно иначе: здесь мы тоже видим узкие окна и множество колонн, но все помещение лишено цвета и даже в каком-то смысле — жизни.

Ни занавесей, ни гобеленов, ни деревянной утвари; меж колонн застыли суровые изваяния.

В этот раз исконное название гобелена, web, в описании гондорского дворца выглядит столь же чужеродным, как и слово louver в чертогах конунга Ристании. Еще