Вновь какое-то странное указание градоначальника в то время, когда ожидается выезд императора, которого террористы приговорили к смертной казни и провели несколько неудавшихся покушений.

Было известно, что действует несколько групп отчаянных революционеров, а не отдельные одиночки. Многие оставались на свободе, и от них можно было ожидать нового покушения на Александра II. Казалось бы, столичных полицейских следовало призвать к повышенной бдительности, а тут – наоборот! Неужели градоначальник был так глуп? Не исключено, но вряд ли. Возникает подозрение, что он не был бы слишком огорчен, если бы произошло еще одно покушение, после которого были бы ужесточены действия против революционеров и либералов. Вот и Дворжицкий отметил:

«Несмотря на такую веру градоначальника в успешность подавления анархии, многие из нас остались в большом недоумении. Я лично, нисколько не разделяя высказанного нам градоначальником убеждения на основании тех обстоятельств, которые ему постоянно докладывались, счел обязанностью тотчас после речи генерала Федорова поехать к знакомому мне камергеру графу Перовскому, как человеку, близко стоящему к Их Императорским Величествам князьям Владимиру и Алексею Александровичам.

Сообщив графу о кажущемся мне тревожном положении в столице и рядом с этим о непонятном для меня спокойствии моего начальства, я просил графа Перовского доложить великому князю Владимиру Александровичу, что при настоящем кажущемся мне положении дела нельзя ручаться за безопасность Государя. Граф дал мне слово исполнить все в тот же день, но, к несчастью, через три часа двадцать минут мое заявление уже не имело более значения».

Судя по этим словам, Дворжицкий был предусмотрителен и не разделял оптимизма градоначальника. Если так, то нет оснований подозревать Дворжицкого в халатном отношении к своим обязанностям как начальника охраны императора…

Вот только приходится учитывать, что это свое свидетельство он сделал уже после событий, и вдобавок настойчиво подчеркивал нелепое «спокойствие» своего непосредственного начальника и свое с ним несогласие. Это похоже на стремление снять с себя вину за смерть Александра II. А если такое стремление есть, то и вина, хотя бы частичная, вполне возможна.

О покушении Дворжицкий рассказал так:

«По набережной канала кучер пустил лошадей полным ходом, но не успел проехать и ста сажен, как раздался оглушительный взрыв, от которого был сильно поврежден экипаж Государя и ранены два конвойных казака, мальчик-крестьянин и мои лошади. Проехав после взрыва еще несколько шагов, экипаж его Величества остановился; я тотчас подбежал к карете Государя, помог ему выйти из кареты и доложил, что преступник задержан. Государь был совершенно спокоен. На вопрос мой Государю о состоянии его здоровья он ответил: «Слава Богу, я не ранен».

Видя, что карета Государя повреждена, я решился предложить его Величеству поехать в моих санях во дворец. На это мое предложение Государь сказал: «Хорошо, только покажите мне прежде преступника. Кучер Фрол тоже просил Государя снова сесть в карету и ехать дальше, но его Величество, не сказав ничего на просьбу кучера, повернулся и направился к тротуару, прилегающему к екатерининскому каналу».

Странно, что наиболее разумное предложение сделал кучер, а не полковник полиции, у саней которого, как он ранее сообщил, были ранены лошади. Судя по зарисовке царской кареты после покушения, она была не сильно повреждена, и надо было убедить Александра II сесть в карету и скорее покинуть опасное место, где вполне могли находиться еще несколько террористов.

«…Преступник Рысаков находился от места взрыва шагов в двадцати, – продолжал Дворжицкий, – его держали четыре солдата, и тут же находился начальник охранной стражи капитан Кох. Подойдя к преступнику, я, по указанию державших его солдат, вынул у него из-за борта на левую сторону застегнутого пальто револьвер и взял от солдата небольшой кинжал с позолотою, который он обнаружил в левом кармане пальто преступника. То и другое оружие я предъявил Государю.

Его Величество не сказал ни слова, повернулся налево (Государь стоял спиной к решетке канала) и медленно направился в сторону Театрального моста. В это время его Величество был окружен с одной стороны взводом 8-го флотского экипажа, а с другой стороны конвойными казаками. Тут я вторично позволил себе обратиться к Государю с просьбою сесть в сани и уехать, но он остановился, несколько задумался и затем ответил: «Хорошо, только прежде покажи мне место взрыва».

Исполняя волю Государя, я повернулся наискось к месту взрыва, но не успел сделать трех шагов, как был оглушен новым взрывом, обожжен, ранен и свален на землю».

Вновь хочется задавать все те же вопросы. Почему Дворжицкий не распорядился окружить место, где находился император, плотным кольцом солдат, казаков, матросов? Ведь вокруг собралось немало постороннего народа, и среди них весьма вероятно могли находиться террористы. Почему Дворжицкий не объяснил Александру II, что опасность не миновала, а лишь усугубляется? Почему Дворжицкий не стоял возле него, а сделал шаг в сторону как раз в тот момент, когда преступник шагнул навстречу императору и бросил бомбу?

Повторю: странно, что Дворжицкий не заметил подозрительного молодого человека. Как опытный полицейский, он должен был внимательно посматривать по сторонам. Ведь раньше он писал, что не разделял оптимизма градоначальника. Почему же теперь, в такие напряженные минуты, когда опасность по-прежнему угрожала императору, полицмейстер оказался столь беспечным?

Судя по всему, Дворжицкий успел заметить злоумышленника, но не сделал ничего для спасения Государя, предпочтя спасти свою жизнь. У него могла мелькнуть мысль, что теперь последуют выстрелы… Впрочем, все это предположения. Вернемся к воспоминаниям Дворжицкого:

«Вдруг среди дыма и снежного тумана, я услышал слабый голос его Величества: «Помоги! «. Собрав оставшиеся у меня силы, я вскочил на ноги и бросился к Государю. В первый момент я не мог уяснить себе его положения; его Величество полусидел-полулежал, облокотившись о правую руку. Предполагая, что Государь только тяжело ранен, я приподнял его с земли и тут с ужасом увидел, что обе ноги его Величества совершенно раздроблены и кровь из них сильно струилась. Не имея сил держать на руках Государя, уже дышавшего тяжело и потерявшего сознание, я крикнул о помощи».

Не совсем ясно, как мог он держать на руках человека высокого, крепкого телосложения, тем более что у Дворжицкого, согласно медицинскому осмотру, было повреждено «сухожилие мышцы, сгибающей кисть правой руки». По-видимому, он только приподнял тяжело раненного императора (хотя и об этом никто из свидетелей не помнил). Вновь приходится недоумевать: почему Дворжицкий не приказал крепко перевязать изувеченные ноги Александра II, видя, что кровь хлещет ручьями, и если так будет продолжаться, то пострадавший скончается от потери крови?!

«При содействии подбежавших лиц, – продолжил он, – мы понесли Государя к его карете. (По свидетельству штабс-капитана Новикова, приведенному выше, Дворжицкого не было среди тех, кто нес раненого императора. – Р.Б.) В это время подбежал только что приехавший к месту происшествия великий князь Михаил Николаевич. Он спросил меня, что с Государем. Я ответил, что от первого взрыва Бог его спас, а вторым взрывом тяжело ранен. В карету оказалось невозможным положить Государя, почему он был положен в мои сани и в сопровождении Великого князя Михаила Николаевича отвезен в Зимний дворец. Окончательная потеря моих сил лишила меня возможности сослужить последнюю службу Государю Императору – довезти его до дворца».