Эх, сейчас бы камешек поострее…

— Это что, угроза?

— Ах, кузина, ну что за шутки! Я просто делюсь новостями! Мы, Арамери, должны опасаться друг друга, не находишь?

— Как мило с твоей стороны, Симина.

И я повернулась, чтобы уйти. Пока они не вывели меня из себя окончательно. Но тут заговорил Наха, и я остановилась как вкопанная.

— Так ты победила? — спросил он. — В ритуальном поединке? Ты одержала победу или он изнасиловал тебя на глазах у жаждущей зрелищ толпы?

Надо было промолчать и уйти. Надо было. Но я не промолчала.

— Можно сказать, — пробормотала я, — что я победила.

— Вот как?

Воспоминания были настолько четкими и живыми, что вставали передо мной, когда я закрывала глаза. С той ночи прошло шесть лет, но смрад от факелов, лежалых шкур и крови, вонь моего собственного тела — шутка ли, месяц в джунглях — до сих пор били в ноздри.

— Опекун обычно выбирает слабого мужчину, — тихо проговорила я. — Которого легко побьет девчонка, только что вышедшая из детского возраста. Но я должна была стать энну. И многие сомневались во мне, потому что я наполовину амн. Арамери. Вот почему бабушка выбрала самого сильного воина.

От меня не ждали победы в поединке. Достаточно было проявить стойкость — и это бы засчитали за выдержанное испытание. Симина правильно сказала — многое изменилось в наших краях… Но для того, чтобы стать энну, простой стойкости недостаточно. А если бы мужчина публично овладел мной, а потом бахвалился этим, за мной бы никто не пошел. Мне была нужна только победа.

— Он победил тебя, — сказал Наха.

Выдохнул эти слова и впился в меня голодным взглядом — боль, ему была нужна моя боль.

Я посмотрела ему в глаза, и он сморгнул. Интересно, что он такого увидел.

— Я сделала вид, что признала себя побежденной, — сказала я. — Сделала все, что положено по ритуалу. А потом ударила его в голову каменным ножом, который спрятала в рукаве.

Совет очень встревожился, узнав это. К тому же я не понесла после той ночи. Мало того что мужчину убила, так еще и его семя втуне пропало! Семя, от которого могло бы произойти множество достойных дочерей даррского народа! Так что поначалу моя победа едва не обернулась против меня. Она не дарре, шептались люди, смотрите — это же убивица чистой воды.

А я не хотела его убивать. Но дарре — народ воинов, и в конце концов большая часть признала правоту за мной. Они оценили мою безжалостность и решимость. И через два года провозгласили меня энну.

Симина смотрела на меня задумчиво, что-то взвешивая про себя. Наха, напротив, стоял подобравшись, а в глазах мелькнуло что-то настолько злое и темное, что я даже имени не сумела подобрать. Хотя, наверное, это можно было бы назвать горечью. Но чему тут удивляться? Я же только казалась дарре, а на самом деле была Арамери. Правда, это меня во мне всегда бесило.

— Он стал приходить к тебе в одном и том же облике? — вдруг спросил меня Наха.

Я тут же поняла, кто этот «он».

— Именно так все и начинается. Голос становится чуть ниже. Губы чуть полнее. Глаза немного меняют разрез. А потом он выглядит как ожившая мечта. Он говорит то, что тебе хочется слышать, и ласки его кружат голову.

И он уткнулся в волосы Симины, словно бы в поисках утешения.

— Что ж… тогда это вопрос времени.

Я повернулась и вышла, старательно пытаясь не перейти на бег, несмотря на гложущие страх и чувство вины. Да, я, конечно, Арамери. Но не настолько, чтобы выжить в этом мерзком месте. Недостаточно для Неба Арамери. И вот тогда я и пошла к Вирейну, а потом в библиотеку, и тайна двух моих душ открылась мне, и вот так я оказалась здесь и умерла.

— Мы исцелили твоего отца, — сказал Сиэй. — И твоя мать расплатилась за это. В обмен на его жизнь она разрешила нам сделать из своего первенца сосуд для души Энефы.

Я закрыла глаза.

Он сделал глубокий вдох. Я молчала.

— Наши души не так-то уж отличаются от ваших. И мы думали, что после смерти душа Энефы отправится в дальнее странствие. Что все будет как обычно. Но когда Итемпас… Одним словом… Случилось вот что. Когда Итемпас убил Энефу, он не убил ее целиком. Кое-что осталось, и это что-то он спрятал.

Ничего не понимаю. Сиэй, видно, это чувствовал и говорил быстро-быстро. Я даже хотела успокоить его — не части, не части, говори помедленней. Но не стала.

— Если бы он не сохранил этого… кусочка… жизни во вселенной пришел бы конец. Погибло бы все созданное Энефой — за исключением единоличных творений Нахадота и Итемпаса. Вот. Этот кусочек — единственное, что осталось от ее власти над творением. Смертные называют это Камнем Земли.

Перед моими закрытыми глазами проплывали образы. Маленький, отвратительный комок потемневшей от синяков кожи. Абрикосовая косточка. Серебряная подвеска среди вещей моей матери.

— Камень оставался в пределах этого мира, и душа вместе с ним. Не связанная телом, она бесцельно текла среди вещей. И затерялась. Мы поняли, что случилось, лишь несколько столетий назад. Мы нашли душу Энефы, но в каком состоянии! Истерзанная, лишенная целостности — словно парус, который забыли зарифить перед штормом. Оставался один способ исцелить душу. Снова поместить ее в тело.

Он вздохнул:

— Не скрою, сама мысль вырастить душу Энефы в теле ребенка из рода Арамери выглядела невозможно привлекательно. По множеству причин.

Я кивнула. О, это я могла понять.

— Если мы сможем исцелить душу, — продолжил Сиэй, — у нас появится надежда на освобождение. Именно Камень — залог нашего подчинения. И заточения в этом мире — и в человеческих телах. Итемпас захватил Камень не потому, что так заботился о жизни на земле, нет. Он сделал это, чтобы направить силу Энефы против Нахадота. Двое из Троих — против одного. Но сам он не мог направлять силу — Трое слишком отличны друг от друга. Только дети Энефы имеют власть над силой Энефы. Либо богорожденные, вроде меня. Либо смертные. В войне участвовали и те и те. Мои братья и сестры — и одна жрица Итемпаса.

— Шахар Арамери, — проговорила я.

Он кивнул — я это поняла по тому, как качнулась перина. Чжаккарн выжидающе застыла — статуя да и только. Я мысленно нарисовала лицо Чжаккарн и сравнила его с тем, что увидела на стене в библиотеке. Те же черты — заостренный подбородок, высокие скулы. Хотя постойте. Все трое на нее похожи. Хотя на первый взгляд не выглядят как братья и сестры. И даже как представители одной расы. В облике всех детей Энефы есть что-то от нее — какая-то черта, напоминающая мать. У Курруэ — взгляд. Прямой, иссекающий, как ланцет хирурга. А у Сиэя — глаза. Цвета нефрита.

Как у меня.

— Шахар Арамери, — вздохнул Сиэй. — Она была смертной и, как смертная, могла управиться лишь с частью силы Камня. Но именно она нанесла решающий удар. В тот день Нахадот отомстил бы за Энефу. Но она помешала.