Интересно, а отчего раньше они этого не сделали? В смысле не расстреляли? Боятся? Правильно делают, Россию, как бы она ни болела, уважать надо. Сильного врага всегда надо уважать. А слабых врагов уничтожать. А если уничтожить не можешь, значит, сам слаб.

По счастью, американцы – тот враг, которого можно уважать. И он их уважает. Даже этого Макбаррена, который с перепугу за свою задницу готов был его порвать. Но троих придется принести в жертву, чтобы только один, который ему нужен, дошел до конца и пошел дальше.

А вдруг не пойдет, метнулось паническое, вдруг узнает всю эту страшную правду и не захочет идти дальше? Мысль была настолько катастрофичной, что он просто погнал ее прочь.

– Мамед, – позвал негромко.

– Да, хозяин.

– Мне нужна связь с Белым городом. Только так, чтобы ни один американец, ни одна живая душа не услышала этого разговора. Это возможно?

– Надолго заглушить прослушивание не получится, но минут за пять – семь я могу поручиться.

– Хорошо, – кивнул хозяин. – И приготовься к тому, что нам придется бороться за того, кого мы вели.

– А трое, которые с ним?

– Им придется умереть.

– Думаете, он простит их смерть?

– Ты бы простил?

– Я бы нет. Я бы убил тебя, хозяин.

Это прозвучало не просто спокойно и уверенно, а как-то даже буднично. Настолько повседневно, что хозяин понял: так бы оно и было на самом деле. И хотя у Мамеда уже нет повода, но оттого, что он мог в свое время этот повод дать, хозяину стало не по себе.

Он поежился и нервно хохотнул:

– И этого человека я держу ближе всех к себе. – Потом мрачно усмехнулся и добавил: – Идем. Мне нужна связь с Белым городом.

Пульт переливался лампочками, словно новогодняя елка. Мало того, что клавиши с подсветкой, так еще чертова туча датчиков, индикаторов, жидкокристаллических экранчиков. И огромный экран на полстены.

Хозяин дал сигнал на монитор, экран осветился серым цветом. По центру возникла надпись на английском:

Вот так оно и происходит, зло ухмыльнулся хозяин. Мало того, что сигнала нет, управляй страной сколько влезет, не докричишься. Нету сигнала от страны, молчит она. Так еще оповещение об этом идет на языке идеологического противника.

Беззвучно распахнулась входная дверь, пропуская Мамеда. Араб был уморительно серьезен и сосредоточен.

– Все готово, хозяин. Можно запускать. Но помните, у вас пять минут.

– Сюда никто не войдет?

– Никто.

– Хорошо.

Пальцы простучали по клавишам, набирая код бывшей столицы. Огромного Белого города, который раньше называли Москвой. Город, который по сути своей напоминал Рим – государство в государстве. Москва всегда жила отдельно от всей страны. Жила по своим законам, по своим ценам, по своим правилам. Теперь, когда стала Белым городом – оплотом конституционной власти, единственным городом, в котором после провозглашения анархии сохранилась и даже упрочилась власть президента, как гаранта конституции, – теперь ситуация нисколько не изменилась. Страна живет по законам джунглей, кому как в голову взбредет, а Белый город живет сам по себе, на всю страну положив с прибором.

Экран вспыхнул, возник фрагмент маленькой комнаты и меланхоличное личико гаранта конституции Юлии Владимировны.

– Дорогой Леонид Ильич у аппарата, – привычно пошутила блондинка с большим бюстом, так возбудившим в свое время Анри.

– Мне нужна информация, – не здороваясь, деловито заговорил хозяин. – У вас недавно был тот, кого мы ведем.

– Был, – коротко кивнула Юля.

– Кто с ним?

– Трое. Один бывший компаньон пушкинского бугра.

– Григорянца?

– Да. Он у него девочками торговал. Анри зовут. Потом они что-то не поделили, и сутенер примкнул к тому, кто вас интересует.

– Дальше.

– Дальше две девочки. Одна проститутка, вместе с сутенером дернувшая от Григорянца, насколько я поняла. Вторая – это моя Жанна.

– Железный Феликс в юбке?

Юлия Владимировна поморщилась.

– Любите вы ярлыки вешать. Она такой же Железный Феликс, как я сумасшедшая баба, которой меня григорянцевская братва окрестила. Хорошая девочка, пусть борец за правду, но у нее причина есть.

– У всех есть, – нахмурился хозяин. – У каждого своя причина. Подумать-разобраться, так и у америкосов своя правда. Только если ты стоишь у штурвала, отвлекаться на правду и прихоти каждого матроса нельзя. Будешь ориентироваться на мнение каждого члена команды относительно курса корабля, размажешься по первым же рифам.

За спиной сдавленно хрюкнул араб. Хозяин скрежетнул зубами. Понятно, что Мамед знает его как облупленного, знает его слабости, прекрасно понимает, что образ, который он пытается создать сейчас, не монтируется с тем, что внутри. Возможно, что такая нестыковка образов может вызвать усмешку. Но между тем для пользы дела мог бы и сдержаться. Распустил он араба.

– Твоей Жанне, сутенеру и шлюхе придется умереть, – сердито пробурчал он.

Юля не ответила, даже в лице не изменилась, только застыла, словно изображение на проекторе при нажатой паузе. И в глазах гаранта конституции заблестела бездонным омутом боль.

– Ты слышишь меня? – уточнил хозяин.

– Да, – боль в глазах замерзла и сверкала теперь ледяными колючими осколками.

– Второй вопрос. На какой стадии проект?

– Проект почти закрыт. Изделие на доводке.

– Сколько времени нужно, чтобы довести изделие до совершенства?

– До совершенства ни одно изделие никогда не доводилось, – холодно заметила хозяйка Белого города. – Для приведения его в более-менее работоспособное состояние потребуется неделя. Ну, полторы. В принципе в рабочем состоянии оно уже сейчас, но разработчики использовать не рекомендуют пока. Опасно.

Сзади тактично кашлянули. Хозяин глянул через плечо. Мамед молча показал на часы. Хозяин покорно кивнул и снова повернулся к экрану.

– Личные просьбы?

– Освободите меня от этого, – тихо попросила Юля.

– От чего?

– От всего. Я устала.

– Все устали.

– Я не хочу больше, – Юля запнулась, размышляя о чем-то, потом добавила, словно разъясняя: – Ничего больше не хочу. Жить больше не хочу.

Хозяин сердито нахмурился. Нет, сейчас нельзя, позже. Не сейчас.

– Ты же хотела этого, – напомнил он. – Сама хотела власти.

– Не власти, а порядка, – поправила она. – Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый.