— Предположим, — возразил Сергеев. — А как тогда насчёт коллекции значков? Которые вот в этих папках?

— Фалеристикой не увлекаюсь.

— И черепа не видели?

— Не видел.

— Интересно.

И вдруг — к вопросу о случайности в истории — гладкое лицо Сергеева комично сморщилось, и он чихнул. Звонко, беззаботно, как младенец.

— Изви… — начал было он, но тут лицо его скукожилось, и он чихнул опять. — Мать честная, что ж это… Пчхи! Пчхи!

Выдернув из заднего кармана брюк батистовый дамский платок, подполковник выбежал из кабинета. Из коридора доносилось: чхи… чхи… чхи. Вернулся он минуты через три, красный, со слезящимися глазами, громко высморкался и пожаловался:

— С детства, как начну — и не могу остановиться, сорок три раза, не больше, не меньше.

И страх отступил окончательно. Стало даже весело, как в детстве; летишь на лыжах под уклон, сердце больно стукается в грудную клетку, ужас сменяется счастьем!

В дверь подобострастно постучали.

— Товарищ подполковник, мы закончили, — молодым послушным голосом сказал вошедший; я сидел ко входу спиной и лица не увидел.

— Добро, товарищ стажёр. А стулья и столы из второй в четвёртую перенесли?

— Нет, товарищ подполковник. Виноват.

— Ну что же за ёбтвоюмать? Прошу прощения, что приходится ругаться матом.

— Сейчас перенесём. Остальных отпускаем?

— Валяй. Или нет, одного придержи. Мы с товарищем философом сейчас закончим, и они вдвоём займутся важным общественно-полезным делом.

— Есть отпускать — не отпускать!

Голос показался мне знакомым. Я оглянулся и заметил перекачанную спину в белой маечке. Что за наваждение такое.

Я решил перейти в наступление. Потому что если найдены наркотики и запрещённое нацистское кино, нас обязаны арестовать. Как минимум Никиту. Но Сергеев сказал — отпустить… И девчонок тоже отпустили. И Лобкова. И никаких подписок и повесток…

— Послушайте, товарищ подполковник, я же не слепой. Вам же не нужен допрос. Вы мне можете прямо сказать, чего вы от меня хотите? А я прямо вам отвечу, смогу — не смогу.

— Вы, Алексей Арнольдович, неглупый человек. Честное слово, неглупый. — Сергеев, казалось, обрадовался. — Знаете что? Давайте поиграем в угадайку, есть такая телепередача. Не видели? Ну вы даёте. Хорошо, а на бильярде вы играть умеете? Представьте поле, в центре кучно шары, — и Сергеев начал рисовать бильярдный стол, на нем шары, стрелочка туда, стрелочка сюда, — а тот, который загоняем в лунку, тот прикрыт. Я понятно объясняю?

— В целом да.

— Уточняю: бьём в один удар, второго шанса нет, промазали — игра окончена.

— И?

— Что и? Что и? Это называется игра от борта. Вы подумайте сами. В чьей квартире вы были. Чьи там черепа и медали.

— Никиты Вельевича?

— Алексей Арнольдович, я огорчён. Это версия нам не подходит. Вот сюда нам надо, вот сюда, — Сергеев пропорол бумагу стержнем, и я внезапно понял, что подполковник чертит на оборотной стороне протокола. Промелькнула смутная догадка.

— Товарищ подполковник. Я не знаю, в чьей квартире был, то есть на кого она записана. Но протокол вы почему-то закалякали. Правильно я понимаю, что вы его на самом деле не вели? Позвольте узнать — почему?

Подполковник взглянул на меня с одобрением.

— Не вёл, не вёл, святая правда. Наблюдательный вы человек. Что, значит, совсем не боитесь?

— Я как-то вроде отбоялся. Когда привели сюда, трясся от страха. А потом как будто бы пересидел. Не умею объяснить. В общем, вы какой-то момент упустили, а сейчас уже поздно.

— Наверное, оно и правильно, — подполковник разорвал линованный листок и выбросил в мусорку. — В общем, всё мне, к сожалению, понятно, разговор окончен. Вы не сомневайтесь, Ноговицын. Мы бы вас дожали, если бы была поставлена задача. Но такой задачи перед нами не поставлено.

— А какая поставлена?

— Это уж, пардон, не ваше дело. Какая надо, такая и есть. Вот, кстати, ваши запретные книжки, и больше не носите их с собой.

Сергеев вытащил из ящика стола Бердяева, тетрадь с конспектами и рукописный молитвенник. Сдвинул на край, показал глазами — забирайте.

Я на секунду снова испугался: что если меня проверяли на вшивость, а настоящий ужас только впереди. Вспомнилась июньская программа «Время» и священник Дудко в идиотском костюме… Но Сергеев спокойно произнёс:

— Кстати, у Бердяева мне больше нравится про русский коммунизм, но и про пути истории неплохо. А про это… — Подполковник толстым ногтем постучал по обложке молитвенника… — Про это очень сложный разговор. Отдельный. Но не сегодня. Может, смените гнев на милость, встретимся, чайку попьём, поговорим? Нет? Не хотите? А зря. Тут намечается важная тема.

— Какая же тема?

— Такая. У нас коготки затупились. Мы их, конечно, покажем — но уже напоследок. Нам срочно нужно что-то твёрдое, фундаментальное, обрести духовную опору… Знаете фразу — «идущий за мною сильнее меня»?

— Это вы про веру?

— Про неё.

— Вы шутите?

— Нисколечко.

— Да вы антисоветчик… А Дудко зачем тогда арестовали?

— О, вы смотрите программу «Время»? Горжусь знакомством. Но если говорить серьёзно, то ответ простой и очевидный. Не надо было лезть в политику, и только. Вот вы же не лезете?

Я уклонился от ответа.

— Вы лучше мне скажите, что меня ждёт. Что, вот так отпустите? И даже оформлять не станете?

— Не станем. Вы же сами правильно сказали: «Я законопослушный гражданин». Оставайтесь таким, и всё будет у вас хорошо.

— И ничего подписывать не надо?

— А зачем? Ваш Никита нам неинтересен. Ну, поступил ошибочный сигнал, ну, зашли, досмотрели квартиру, ничего особого не обнаружили. А вот про это, — показал он на помятую кассету, — и про это, — положил руку на кляссер, — кто-нибудь с его отцом поговорит. Мы-то кто, у нас кишка тонка, но имеются ответственные товарищи. Жаль, вы заупрямились, могли бы нам ещё сильней помочь. Ну да что теперь. Я вам подпишу сейчас пропуск, но предварительно выскажу просьбу. Точнее, две. И знаете какие? Во-первых, у вас амнезия. Не было сегодняшнего дня. Вообще не было. К Никите Вельевичу вы не заходили, здесь у меня не сидели. Это в ваших интересах, хорошо?

— Допустим, хорошо.

— Нет, никаких «допустим». Просто хорошо.

— А вторая просьба?

— Вторая? Она деликатней. Уборщицы уже домой ушли, а полы неплохо бы помыть. Вы с этим азерботом, как его?

— Максудом?