Николай опустился на камни, вытянул из кармана отсыревшую сигарету. Пальцы почти не дрожали,

Со стороны кустов что-то прокричали.

— Ты понимаешь, чего они хотят? — спросил Женька.

— Кажется, да. Требуют, чтобы мы бросили оружие и вышли с поднятыми руками.

— Ну, разумеется, — усмехнулся парень. — Видал, какие у них боеприпасы?

На его ладони лежали три патрона. Они чем-то напоминали крошечных поросят: коротенькие и толстые, как большой палец руки, с тупорылыми пулями, наполовину прикрытыми оболочкой — на сером свинцовом кончике две насечки крест-накрест. В оружии Николай разбирался плохо и мог только догадываться, что такими штуками вряд ли можно стрелять далеко, зато при попадании в кость…

— Повышенная убойность?

— Угу! — подтвердил напарник его догадку. — Показать, как работает пушка?

— Давай!

Трофейное оружие оказалось даже проще, чем хорошо известный Николаю кавалерийский карабин образца какого-то дремучего года калибром 7,62. Сам агрегат изготовлен надежно и грубо — им, наверное, можно орудовать как дубиной. Вот этот, похоже, в употреблении очень давно, но содержится в приличном состоянии. В магазине четыре патрона, пятый в стволе.

Из кустов опять что-то закричали. Незнакомец на дне ямы дернулся и закрыл лицо руками.

— Они что, по-русски? — удивился Женька.

— Нет, конечно, но похоже. Ты тоже поймешь,

— У меня с лингвой, сам знаешь…

— Надо этого потрясти: послушать говор, — кивнул Николай на незнакомца.

— Он в шоке.

— А что делать? Я тоже.

Николай сполз на дно ямы, тронул беглеца за плечо:

— Эй! Ты кто? Говори, говори и не бойся!

От прикосновения человек дернулся и еще больше сжался, приняв позу эмбриона. Николай посидел в раздумье, потом решился и взял в руки карабин. Он щелкнул предохранителем, убрал палец подальше от спускового крючка и ткнул стволом в лоб будущего собеседника:

— Говори, или я убью тебя. Прямо сейчас!

Беглец поправил очки, уставился в дырку ствола и залепетал. Через минуту Николай остановил его и потребовал начать сначала, но медленно.

Наверное, это было жестоко, но Николай уже успел понять, что влипли они основательно. В одиночку Женька, наверное, способен вывернуться из любой ситуации, даже из этой: залечь, исчезнуть, раствориться среди камней и кустов, ножом и кулаком бесшумно и стремительно проложить себе путь наверх. Но напарника, который ничего этого не умеет, он не бросит ни под каким видом. Если только безнадежно мертвого… Единственное, что может сейчас он, Николай, — это сосредоточиться, отключиться от всего вокруг и во что бы то ни стало понять и освоить местную речь. Может быть, это поможет ориентироваться, может быть, это даст шанс.

Скорее всего, он действительно отключился на некоторое время: беглец смотрел уже не на оружие, а ему в лицо, и взгляд этот был по-человечески осмысленным.

«Уф-ф! Неужели „взял“?» — обрадовался Николай и решил себя проверить:

— Тебя зовут Маил Алан?

— Да.

— Твой номер…

— 45–32–85–16.

— Статья, срок?

— Статья А-3318, десять лет…

— Давай все сначала, Маил! Или нет, не то… Почему они не стреляют? Чего ждут?

— Н-не знаю…

— Но они будут нас брать? Понятно… Сейчас что: утро или вечер?

— Утро.

— Ты слышишь, Женя? Здесь утро!

— Я слышу и понимаю, Коля, только говорить по-ихнему не могу. Спроси у него, как здесь принято бороться с такими, как мы? И куда они бежали?

Николай мучился довольно долго и, в конце концов, сумел вытрясти из беглеца минимум необходимой информации.

Пришли две баржи с солдатами, и возник слух, что их зону будут сворачивать, а заключенных поголовно пустят в расход. Когда слух якобы подтвердился, блатные решились на массовый побег, а бытовики их поддержали. Он, Маил Алан, не вор, не бытовик, а гораздо хуже. Его не звали, но когда все… В общем, он тоже побежал, но не стал вместе с толпой прорываться куда-то по берегу, а спрятался на склоне над лагерем. Это было вчера утром. Потом было очень много стрельбы, и солдаты вернулись: наверное, зеки побежали как раз туда, куда им было нужно. Тех двоих он встретил на склоне. Они прятались среди кустов почти сутки, а сегодня на рассвете началось прочесывание. Нет, женщин во всей округе нет и никогда не было. Если бы хоть одна появилась, об этом узнали бы все: такую новость здесь не скроешь.

— Уже легче! — вздохнул Женька. — Дай мне какую-нибудь тряпку или шапку достань из рюкзака.

Николай стянул пропотевшую куртку, смял комом и перебросил напарнику. Тот поддел ее стволом карабина, слегка выставил над камнями и покачал из стороны в сторону. Прошло не меньше минуты, прежде чем прозвучал первый выстрел, потом еще два.

Дырок Николай не обнаружил и пренебрежительно хмыкнул:

— Тоже мне, снайперы!

— Или притворяются, — не согласился Женька. — Здесь же близко, они видят, что это не голова.

— Слушай, Маил, а связь у ваших солдатиков есть? — вновь обратился Николай к беглецу. — Ну, там рации, телефоны какие-нибудь?

— Рации есть.

— Большие? Маленькие?

— Ящик такой. На спине носят…

— А скажи, пожалуйста: вот они нас тут окружили, и что? Облава на этом закончилась?

— Не знаю…

— Ты думаешь, что они отведут часть людей? — догадался Женька и с сомнением покачал головой: — Боюсь, нам это мало поможет. Вот если бы у тебя в рюкзаке случайно завалялась парочка гранат…

— У меня только противотанковые, а их на пехоту тратить жалко, — грустно пошутил напарник.

— Ну, тогда придумай, как жить дальше.

Николай вздохнул и начал думать. Он занимался этим на протяжении двух сигарет, а потом сказал:

— Мы должны ждать!

— Это очень мудрое решение. И ловкий тактический ход. А зачем? И чего?

— Объясняю. Вот смотри: они вели прочесывание и кого-то тормознули. У них впереди еще целый день и приличный кусок склона, а мы явно никуда не денемся. По моей логике, начальство, скорее всего, оставит какое-то количество солдат с командиром, чтобы держать нас тут, а остальных отправит заниматься другими делами.

— «Какое-то количество» — это пять или пятьдесят?

— Ну, не знаю… Мы видели в цепи человек сто пятьдесят — двести, наверное?

— Где-то так. А спроси у своего друга, что на нашем месте стали бы делать здешние уголовники или кто тут у них самый крутой? Чего от нас могут ожидать местные охотники? Потряси его хорошенько: есть им интерес брать нас живыми? Если мы не заключенные — это что-то меняет?