Одной из легенд нашей дивизии стала Кларисса Чернявская, санинструктор, представленная к званию Героя за бои на Ивановском пятачке, где я с ней и столкнулась. Я о ней слышала и до этих боев. Она была ветфельдшер, но поскольку в зиму 1941/42 гг. мы всех коней поели и кони остались только у артиллеристов, ветфельдшер был уже не нужен. Так что она стала заведовать лабораторией нашей дивизии — брать пробы воды в источниках и водоемах в тех местах, где останавливалась наша дивизия. Она сама была из Подмосковья, из Сергиева Посада. Ее муж тоже был врач-ветеринар и тоже был призван в армию. Приказ о том, что муж и жена могут служить в одной части, появился позже, и его направили куда-то на юг. Там он погиб при отступлении. Она после его гибели перекрасила гимнастерку в черный цвет и пилотку в черный цвет в знак траура. Как ее ни ругали за это, она все равно носила их в память о муже. Она была красивая, ничего не скажешь. Она все время рвалась в бой. Когда Ям-Ижору брали, еще хватало мужиков-санитаров, а когда начались бои на Ивановском пятачке, то она к нам пришла санинструктором. Еще несколько девушек к нам пришли в то же время, и дивизия сразу пошла в бой. Из наших девушек Голубенко Татьяна погибла там. Она была студентка из 1-го Медицинского института. 19 августа 1942 года мы переправились через так называемый «горбатый» мост и закрепились в развалинах и подвалах бывшего пивоваренного завода. В первом отделении подвала лежали раненые, очень много раненых, во втором был наш штаб — у немцев, очевидно, тоже там было что-то вроде штаба. Раненые лежали и стонали, все время просили пить. Я с котелком все бегала к Тосне за водой для них. Клюканов мне говорит: «Раненных в брюшную полость не пои, если видишь, что живот перевязан, воды не давай, как бы ни просил!» Кларисса Чернявская пришла к нам на второй день с пополнением. Они прибыли к нам не через «горбатый» мост, а через мост, который наши саперы навели между «горбатым» и Усть-Тосно. Вместе с ними пришел замкомандира дивизии подполковник Дементьев для руководства операциями. Кларисса сразу начала эвакуировать раненых. На лодках она с помощью санитаров и нескольких бойцов эвакуировала всех раненых. А с утра немцы начали атаковать, и так сильно, что все принимали участие в обороне плацдарма, я одна в подвале оставалась у телефона и у рации. Клюканов мне строго приказал никуда не высовываться и сидеть у телефона и рации. «Голову не высовывать, никуда не рваться, никакой воды». Ну как не высунуться? Любопытно же ведь! Но я боялась страшно. Это тогда мы храбрились, говорили, что не страшно, а на самом деле было ужас как страшно. Подвал был на берегу, чуть выше по берегу стояли большие чаны пивзавода на подставках — человек влезет. Как грохнет немец минами, так все летит кувырком. Потом, когда у меня уже связь была оборвана, ничего не работает, почему бы не выглянуть? Пятачок находился в небольшой низине и был весь изрезан траншеями. Наши в траншеях в низине. Немцы были в траншеях у шоссе, чуть на возвышенности. Я видела, что везде в траншеях идет гранатный бой и немцы бьют отовсюду. Потом немцы встали в рост и пошли в атаку. Наши поднялись им навстречу, и началась рукопашная. Кто лопатой, кто штыком, кто чем, кто кого рубил. В рукопашную вместе со всеми кинулся Клюканов, командир батальона, и Жуков, его адъютант. Клюканов был метра два ростом, он сильный, только их раскидывал. Жуков, хоть и поменьше, тоже высокий и здоровый, метр восемьдесят. Я видела, как от них немцы просто разлетались в разные стороны. Немцы откатились. Я смотрела от подвала. А что? Делать в подвале все равно нечего. Кларисса в это время все перевязывала раненых, таскала их. Потом меня увидела: «Уйди отсюда! Нечего тебе здесь делать!» Ладно, я ушла в подвал. Дверь осталась открытой. Вижу, ведут пленного немца начальник штаба капитан Георгиевский и еще один боец. Старшина и еще какой-то боец подбежали к нему, заорали на него матом, замахнулись. Клюканов им кричит: «Не трогайте пленного!» Немца била крупная дрожь. Его привели в подвал и посадили напротив меня. Он смотрит на меня, а я на него. И мне бойцы говорят: «Карауль его!» — а у меня ничего нет, никакого оружия! Я смотрю на его форму, на петлицы и спрашиваю его: «Что это? СС?» Он говорит: «Я не СС, я вермахт». Потом поставил деревяшки, рассказал, где стоят эсэсовцы и где вермахт. Потом вроде разговорились — он мне два слова по-русски, я ему два слова по-немецки. У меня было немного хлеба, я с ним поделилась. Он отказался. Потом он жестами меня спросил, будут ли его бить. Я руками замахала: «Найн, найн». Знаками показала, что его в тыл пошлют. Ночью Клюканов позвонил Донскому, командиру дивизии, и пленного переправили на тот берег.

Ночь чуть спокойнее прошла, а потом утром как началось опять! Сначала мощный минометный обстрел, а потом со стороны церкви как пошли опять автоматчики, и там такое началось! И Клюканов, и Кукареко — все были в бою. Не стреляли только мертвые. Раненые, кто мог держать оружие, стреляли до последнего. Там все перемешано было: песок, пыль, дым. Немцы пошли в психическую атаку, а со стороны церкви они вели постоянный минометный огонь. Наши бойцы под этим шквалом огня залегли. Чернявская их два раза поднимала в атаку. Первый раз они с Жуковым их поднимали, потом сама, а потом она пошла раненых перевязывать. Я увидела, как она тянет раненого к подвалу. Притащила второго с собой. А потом я слышу, кричат: «Клариссу убило!» Как убило? Она раненого стала перевязывать и повернулась к шоссе лицом, а к церкви боком. И ее то ли из автомата, то ли из пулемета очередью прошило. В сердце. Ее с поля боя вынесли и ночью переправили на тот берег. Похоронили ее в Рыбацком. Как рассказывала потом Мария Васильевна Орлова, после войны педиатр, они ее вымыли, сняли гимнастерку простреленную. Медицинские сестры покрасили гимнастерку в черный цвет, одели ее и похоронили в Рыбацком. В 1965-м или 1966 году ее родственники приехали и забрали ее прах в родные места. Посмертно она была награждена орденом Ленина. Ее представляли к Герою Советского Союза, но дали только орден Ленина. Это уже позже, в наступательных операциях, нам более щедро давали ордена и медали. А тогда, в 1942 году, нам всем сказали: «Вы не выполнили боевую задачу». То есть все усилия, все жертвы, все павшие герои остались не отмеченными наградами. Вот и все. Такая ее история. Я ее, конечно, очень вспоминаю. Она была такая энергичная, очень твердая. Ее слово действовало как приказ. Она мне выбросила два котелка, говорит: «Принеси воды, Тамара!» И в то же самое время: «Смотри, осторожнее!» Я к Неве добралась с этими котелками между чанами, немцы простреливали это место. Я немного сориентировалась, после того как немец выпустил очередь, подскочила к реке и набрала воды. А там в воде лежит боец убитый, голова разбита, и мозги везде! А что делать? Воду-то надо брать. Я зачерпнула полкотелка одного, полкотелка второго. Принесла воду, рассказала, что там мертвый в воде лежит. Кларисса меня спрашивает: «А откуда ты знаешь, что он мертвый?» — «Да у него мозги вытекли». — «Ну тогда там воду больше не бери!»

Ольга Мурашова жила до войны в Зеленогорске, работала на хлебозаводе. Когда началась война, она вступила в народное ополчение Зеленогорска. Их там был батальон. Они обороняли город от финнов, и она уходила последней в отряде прикрытия, который подрывал склады, чтобы финнам не достались. Потом, когда они пришли в город, этот батальон был придан какой-то дивизии народного ополчения. В нашу дивизию она попала как раз перед Ивановским пятачком. Тогда как раз были нужны медсестры, и она пришла в 942-й стрелковый полк. К нам тогда пришло новое пополнение девушек, и о судьбе многих никто не знает. Потому что привезли их к нам в дивизию, а на следующий день — в бой. Например, Таня Голубенко пришла с тем пополнением и погибла в первом же бою в нашей дивизии. Ольга Мурашова вспоминала, какой отважной была Таня Голубенко и как она погибла в бою. Пулей ее убило, когда она раненого перевязывала. Ольга ее до самой смерти вспоминала, с матерью ее переписывалась. Ольга была очень боевая и талантливая девушка. У нее было звание старшины медицинской службы, и в прорыв блокады она отличилась. Ее все мужики боялись. При этом она была очень душевная — одно другому не мешает. А мужиков она по-своему отшивала. Как-то раз на учениях офицеры собрались и начали обсуждать девчонок — как она на них налетела! А командир полка шел мимо и слышал. Он был очень порядочный человек, подошел к офицерам и говорит: «Ольга вам все правильно сказала. Эти девушки смотрят в лицо смерти каждый день, а вы про них всякие гадости говорите. Это от вас зависит, как они себя с вами будут себя вести. Не все могут устоять перед искушением!» Вообще, благодаря командиру полка у нас все в отношениях между мужчинами и женщинами было хорошо. Он строго преследовал всякие неприличности, но при этом говорил: «Если уж они действительно полюбили друг друга, то я им сыграю свадьбу!» И у нас были свадьбы в полку. Одна из них случилась уже после моего ранения, под Синявинскими высотами. Связистка и офицер сыграли свадьбу. Через три дня в ту землянку, где они ночевали, было прямое попадание, и все, кто там был, тринадцать человек, погибли. Клюканов сам женился в 1944 году, расписался с женой в поселке Пери.