него под подбородком. Папа включает налобный фонарь и поворачивается ко мне, ослепляя светом.

– Пожалуйста, перестань. Я хочу спуститься. На отметку тысяча триста шестьдесят пять.

Получится хороший эпизод. Я чувствую.

Папа поднимает бровь и молча кивает.

– Ты никогда не бросишь свою работу. Тогда мне придется спуститься в самое пекло.

– Но это совсем не пекло. Это самое современное подземное предприятие. Ты не поверишь своим глазам.

* * *

Он прав. Предприятие просто огромно!

– Двадцать пять тысяч квадратных метров, – констатирует папа.

Мы смотрим на бетонный пол, оборудование, длинные переходы с высокими потолками.

– Здесь кабинеты руководства шахты. Их семьдесят. И новая столовая, где все мы обедаем.

Просто непостижимо. Как маленький подземный город. Со стоянками, фабриками и ресторанчиками. С ума сойти. Я поднимаю перед собой мобильный и снимаю. Рука дрожит, когда я фотографирую металл, бетон и огромные светильники. Делаю селфи. Волосы выбиваются из-под каски, а бетонный переход позади меня кажется бесконечным.

– Так разве не здесь работают шахтеры?

– И здесь тоже, хотя это другие шахтеры, не те, что работают в забое. Здесь есть мастерские, железная дорога и управление ТЭЦ. И административные помещения для руководства.

Когда папа рассказывает о своей работе, тяжелом подземном труде, вид у него гордый. Есть что-то такое в шахтерах. Они говорят о том, как не могут жить без шахты, как работа высасывает из них все соки, но в то же время есть в них что-то особенное. Чувство собственного достоинства. Не каждый может работать в шахте. Даже в самой современной шахте на земле. А мой папа может. Он – особенный.

53

Я впервые стою перед кинотеатром и едва успеваю прочесть написанную от руки вывеску «Закрыто. Проводится конференция», как за спиной появляется Альбин. Мы смотрим на вывеску, как будто она означает конец света. Ведь всё могло быть так просто. Мы бы сели в кресла, может, держались бы за руки, может, даже поцеловались бы.

А теперь стоим здесь, растерянные и смущенные. Что нам теперь делать? В Кируне три кафе, и все после семи закрыты. В это время в городе всех как ветром сдуло. Лишь редкие прохожие спешат к парковке с пакетами из супермаркета ICA. «Динозавры», как называет их дедушка.

Я отчаянно пытаюсь что-то придумать.

– Может, прогуляемся?

Да, это я спросила. Невероятно.

– Эм, – протягивает Альбин, наклонив голову.

– В муниципалитете проходит выставка.

Это снова я говорю.

– Ну да, мне рассказала про нее моя тетя. Она художница и участвует в этой выставке.

– А ты не голодна? Можем пойти в «Эмпес», – предлагает Альбин.

Я съела мамину домашнюю пиццу перед выходом, но от гамбургера не откажусь. Киваю в ответ.

– Но сначала посмотрим выставку в муниципалитете, – смеется Альбин.

– Можем и не ходить туда, – говорю я.

– Нет, пойдем.

Мы идем по тротуару через парк у отеля «Феррум» к парку Ернвег, где моя мама гуляла еще ребенком. А в четыре года у меня здесь на горке выпал молочный зуб. Вдруг Альбин берет меня за руку. Ну и дела.

– Идем!

Альбин тащит меня за собой, и мы спускаемся с холма, идем мимо качелей, пересекаем дорожки, проходим среди деревьев.

Останавливаемся у деревянного мостика через маленький ручей, сбегающий шумным потоком с небольшого пригорка.

– В детстве я думал, что это волшебный колодец, – говорит Альбин. И продолжает, улыбаясь: – Я пришел сюда бросить монетку, когда хотел, чтобы мне купили приставку «Плейстейшн».

– А я представляла, что это – волшебный мир с водопадом. Почти нереальный, чтобы быть Кируной, – рассказываю я.

Из кармана джинсов Альбин достает монетку и, всё еще держа меня за руку, встает к ручью спиной.

– Может, загадаем что-нибудь вместе?

Альбин бросает монетку через голову, и она шлепается в воду.

– Что ты пожелала? – спрашивает он.

– Чтобы всё было как сейчас!

Альбин сжимает мою руку, так что наши пальцы переплетаются, и наклоняется ко мне. Наши губы на одном уровне. От Альбина пахнет соленой лакрицей. И тут он целует меня. Он целует меня, и я крепче обнимаю его. Он учащенно дышит, я тоже. Вдруг он отстраняется и смеется. Меня как будто наполнили гелием, я вот-вот взлечу.

Альбин обхватывает меня за талию и поднимает над землей. Мы смеемся, а потом затихаем. И теперь я пытаюсь поцеловать его.

Конечно, мы не идем ни на выставку, ни в «Эмпес». Мы проводим весь вечер на скамейке в парке. Я сижу на коленях у Альбина, и он только крепче прижимает меня к себе, когда я чуть откидываюсь назад. Сидя вполоборота, я пытаюсь поцеловать его. Снова и снова.

Над горой поднимаются облака дыма, за которыми исчезают последние лучи солнца. Уже поздно. Но сейчас полярный день, поэтому темно не будет. Не успевает солнце опуститься за горизонт, как снова наступает рассвет. У меня на мобильном семь неотвеченных вызовов. Может, звонила Юлия? Или мама? Неважно. Я сейчас с Альбином.

54

У меня есть парень. Теперь мы вместе. Я – девушка Альбина. Я только это хотела сказать.

55

Я больше не ставлю будильник, но всё еще просыпаюсь по ночам, когда двадцать две тонны взрывчатки сотрясают землю. Лежу в кровати, вцепившись потными руками в одеяло. За окном ночь, но светло как днем. От этого становится легче. Ночью я выбираюсь из дома. В окнах третьего этажа дома на Шуггатан темно. Свет не горит. Юлия не захотела, чтобы я пришла. Я просидела у окна весь вечер, наблюдая за ними – Каролой и Юлией, как они собираются, переходя из комнаты в комнату. Я махала и махала им. Не знаю, плакала ли Юлия. Но я плакала. Теперь Юлия живет со своим отцом и ждет переезда.

Я вспоминаю Гуннара. Я решила поверить ему. Хотя моя сумка всё еще спрятана под кроватью, а сердцем я никогда не смогу принять ситуацию.

Я согласилась участвовать в конкурсе «Кирунатиднинг», так что они покажут мой фильм. Правда, меня удивило, что на странице объявлений, где размещен анонс о кинопоказе, нет ни слова об авторе фильма.

Но Альбин об этом не знает. Не хочу ему рассказывать. Я закрываю глаза и представляю, как он запускает руки мне под футболку, проводит ими вверх. Представляю его влажные губы. Мы с Альбином теперь встречаемся каждый день. Каждый день целуемся. Потому что завтра всё может закончиться. Но теперь уже поздно сожалеть – фильм всё равно покажут.

У Гарри появился еще один пациент из психиатрической