Это прибавило мне сил, и я снова налег на дверь. Замок сломался. Перепрыгнув через две ступеньки, я оказался в большой полутемной комнате, заваленной всяким хламом. Рассматривать ее подробно времени у меня не было – я бросился в глубину дома.

В доме явственно ощущалось присутствие смерти.

Когда я выскочил на заднее крыльцо, из переулка внизу послышался звук работающего двигателя. Машина быстро удалилась, не включая фар. Я вернулся в гостиную – ничего другого мне не оставалось.

В комнате, занимавшей всю переднюю часть дома, был низкий потолок с открытыми балками и коричневые стены. Повсюду гобелены, низкие полки забиты книгами. На толстый розовый ковер падал свет от двух торшеров со светло-зелеными абажурами. В центре ковра располагались большой низкий письменный стол и черное кресло с желтой атласной обивкой. На столе разбросаны книги.

На импровизированном помосте у торцевой стены стояло кресло из тикового дерева с подлокотниками и высокой спинкой. В кресле, на красной шали с бахромой, сидела темноволосая девушка.

Она сидела очень прямо, положив ладони на подлокотники и плотно сжав колени. Все тело напряжено, подбородок вздернут. Глаза широко раскрыты – безумные, почти без зрачков.

Казалось, девушка не понимала, что происходит, хотя она явно была в сознании и держалась так, словно занята чем-то серьезным и важным для нее.

Изо рта девушки вырывался тихий смех, но выражение лица у нее при этом не менялось, а губы не шевелились. Похоже, меня она не замечала.

На девушке ничего не было, если не считать пары длинных нефритовых сережек.

Я посмотрел в другой конец комнаты.

Стайнер лежал на спине у края розового ковра, а перед ним стоял предмет, похожий на маленький тотемный столб. Из круглой раскрытой пасти тотемного животного выглядывала линза фотокамеры. По всей видимости, камера была направлена на девушку в тиковом кресле.

На полу рядом с вытянутой рукой Стайнера лежала лампа-вспышка. Шнур от нее тянулся к тотемному столбу.

На Стайнере были белые китайские шлепанцы на толстой войлочной подошве, черные атласные шаровары и украшенная вышивкой китайская курточка, залитая спереди кровью. Искусственный глаз ярко блестел и казался самой живой частью его тела. Судя по всему, все три выстрела попали в цель.

Лампа-вспышка объясняла молнию, сверкнувшую в доме, а похожий на хихиканье крик – это реакция на нее обнаженной девушки, одурманенной наркотиками. Три выстрела отражали чье-то представление, как следует положить конец тому, что происходило в комнате. Вероятно, идея принадлежала парню, вприпрыжку сбежавшему по лестнице за домом.

В чем-то я его мог понять. Теперь неплохо бы закрыть входную дверь и накинуть изнутри короткую цепочку. Замок я сломал, когда выбивал дверь.

На красном лакированном подносе на краю письменного стола стояли два тонких пурпурных стакана и пузатый графин с коричневой жидкостью. Стаканы пахли эфиром и опием – такую смесь мне еще не приходилось пробовать, но она как нельзя лучше подходила к окружающей обстановке.

На тахте в углу комнаты я увидел одежду девушки, взял коричневое платье с длинными рукавами и вернулся к ней. От нее тоже пахло эфиром, даже на расстоянии нескольких футов.

Девушка по-прежнему тихо хихикала, по подбородку стекала струйка слюны. Я ударил ее по щеке, но не очень сильно. Мне не хотелось, чтобы транс перешел в истерику.

– Давай, – бодро сказал я. – Будем паинькой. Оденемся.

– П… п… пошел к черту, – ровным голосом ответила она.

На вторую пощечину девушка тоже не отреагировала, и я принялся сам натягивать на нее платье.

Платье ее также не интересовало. Девушка позволила мне поднять ей руки, но растопырила пальцы, словно это была удачная шутка. Так что мне пришлось долго провозиться с рукавами. Наконец я справился с платьем. Затем надел на нее чулки и туфли, поднял с кресла.

– Давай немного пройдемся. Маленькая милая прогулка.

Ее серьги то и дело били меня в грудь, и временами мы напоминали танцовщиков, садящихся на шпагат. Мы дошли до тела Стайнера и вернулись назад. Девушка никак не отреагировала на Стайнера и его блестящий глаз.

Ее рассмешило, что она не может ходить, и она попыталась сказать мне об этом, но лишь пускала пузыри. Я заставил девушку облокотиться на тахту, а сам поднял ее белье и сунул в глубокий карман плаща. В другой карман запихнул сумочку. Затем обыскал стол Стайнера и нашел маленький синий блокнот с зашифрованными записями, который меня заинтересовал. Его я тоже сунул в карман.

Потом я попытался добраться до задней крышки камеры в тотемном столбе, чтобы извлечь фотопластинку, но не смог найти защелку. Я стал нервничать и подумал, что лучше вернуться за ней потом, – если наткнусь на полицию, то смогу придумать более убедительное объяснение, чем теперь.

Вернувшись к девушке, я надел на нее плащ, проверил, не осталось ли в комнате ее вещей, вытер отпечатки пальцев – скорее, не своих, а мисс Дравек. Затем открыл дверь и выключил оба торшера.

Левой рукой я вновь обнял девушку, и мы побрели под дождем к ее «паккарду». Не хотелось оставлять тут свою машину, но выхода не было. Ключи оказались в замке зажигания, и мы стали спускаться с холма.

По дороге до Люцерн-авеню ничего не случилось, если не считать того, что девушка перестала пускать пузыри и хихикать и заснула. У меня никак не получалось убрать ее голову с моего плеча. Хорошо еще она не легла мне на колени. Ехать пришлось медленно, хотя путь предстоял неблизкий – до западной окраины города.

Дравек жил в большом старинном кирпичном особняке посреди окруженного стеной сада. Серая гравийная дорожка вела от железных ворот, мимо клумб и лужаек, к большой парадной двери с узкими стеклянными вставками на каждой из створок. Внутри горел неяркий свет, как будто никого из хозяев в доме не было.

Я передвинул Кармен в угол сиденья, бросил рядом ее вещи и вышел из машины.

Дверь открыла горничная. Женщина сказала, что мистера Дравека нет дома и она не знает, где он. Наверное, где-то в центре. У горничной было кроткое удлиненное лицо с желтоватой кожей, длинным носом и большими влажными глазами. Она напоминала старую смирную лошадь, которую после долгой службы выпустили на пастбище. Похоже, ей можно доверить Кармен.

– Советую уложить ее в постель, – проворчал я, махнув рукой в сторону «паккарда». – Ей еще повезло. Могла бы угодить в каталажку за то, что раскатывает в таком виде.

Горничная печально улыбнулась, и мы распрощались.

Пришлось пройти под дождем пять кварталов, прежде чем мне попался многоквартирный дом с телефоном в вестибюле. Потом еще двадцать пять минут я ждал такси, с беспокойством вспоминая о том, что не успел сделать.

Мне еще предстояло извлечь отснятую фотопластинку из камеры Стайнера.