Вот оно... вот оно... вот оно...

Эти слова звучали в мозгу подобно пулеметной очереди.

Вот оно... вот оно... вот оно...

Прямо перед его носом лежал булыжник величиной в теннисный мяч. Бурый, поблескивающий... и... о Боже!.. тяжелый и твердый... твердый как кремень...

Уильям схватил его и вскочил на ноги.

Его жена застыла, не в силах оторвать глаз от лица мужа. Ее глаза за толстыми стеклами очков казались невероятно большими.

Старая бабушка Сова.

Красные всполохи затянули поле зрения Уильяма.

Старая бабушка Сова, подойди-ка ко мне поближе!

Он не бежал. Он приближался скачками.

В ярости он взмахнул рукой, сжимавшей камень.

Хлоп...

Не очень громкий звук, надо сказать. Похож на звук, издаваемый ладонью, когда бьешь по подушке, укладывая вечером ребенка спать.

Буфффф...

То ли кряхтение, то ли вздох... то ли еще более неприличный звук...

Старая бабушка Сова...

И он продолжал колотить ее камнем. По голове.

Рука поднималась и опускалась так быстро, что ее контуры как бы размывались.

А Уильям все удивлялся тому, как быстро и легко все происходит.

Тук-тук-тук...

Марион отступала до тех пор, пока отступать стало некуда, так как спиной она наткнулась на ствол дерева.

Она с каким-то тупым удивлением смотрела на мужа, следя, как раз за разом поднимается его рука, мерно обрушиваясь на ее лоб. В такт колыхались похожие на пудинг груди.

Уильям тоже с интересом, будто был посторонним зрителем, наблюдал, как лопается кожа на ее лбу под ударами камня, похожими на удары молота по наковальне. На широком лбу расходились трещины, как на луже, затянутой легким ледком.

Кровь текла густым ярким потоком, заливая все лицо. Иногда она попадала в рот и булькала там, когда Марион непроизвольно издавала губами тот самый не слишком приличный звук.

А Уильям все бил.

Стекла совиных очков разлетелись в пыль, но сами очки каким-то чудом продолжали держаться на носу, к вящему удивлению Уильяма.

Он с силой ударил еще раз. В самую середину окровавленного лба.

На этот раз вместо мягкого тупого звука послышался резкий сухой щелчок, как будто кто-то переломил тростниковую трость.

И тут же Марион рухнула к его ногам.

Теперь она лежала совершенно неподвижно. Колени сжаты, ноги согнуты, руки вытянуты вдоль тела.

Он с хлюпаньем втянул воздух. Казалось, грудь его пуста, в ней нет не только воздуха, но нет ни легких, ни костей, ни сердца.

Наконец Босток оторвал глаза от земли.

То, что он увидел, он сначала даже не понял.

Зрелище было совершенно невероятное.

Невероятное, во всяком случае, для этих мест, для полоски леса в Йоркшире, в Англии!

Может, он спит? Уильям усиленно заморгал.

Однако то, что он видел, и не подумало исчезнуть.

Совсем близко от него на земле стояла огромная горилла, во всем великолепии своей волосатой, местами даже свалявшейся шкуры. В руке она держала оранжевую лиану, которая свисла с дерева, точно как в джунглях.

Уильям глянул на безжизненное тело жены, на ее разбитые совиные очки, все еще победоносно сидевшие на окровавленном лице.

И снова перевел взгляд на гориллу, как и прежде державшуюся за оранжевую лиану.

Внезапно память и способность соображать вернулись к нему.

То, что он видел перед собой, на самом деле было девушкой, одетой в шкуру гориллы. Она держалась за веревку, с помощью которой намеревалась влезть на дерево. Больше того, это была одна из четырех сопровождающих, которые ехали в их автобусе. Все сопровождающие носили театральные костюмы.

Он снова посмотрел на мертвую жену.

Уильям понял: он не может позволить этой девице уйти отсюда живой.

Николь Вагнер стояла и смотрела, как муж убивал камнем свою жену.

Шок от зрелища подобной жестокости оглушил Николь, и она онемела. Казалось, ее ноги были пригвождены к земле чем-то вроде палаточных колышков, и она продолжала стоять, держа в руках конец веревки, которую уже успела перебросить через сук – прелюдия к тому, чтобы повеситься самой.

А теперь этот мужчина не отрываясь смотрит на нее, и глаза его говорят, что он тоже в шоке.

Она видела, как он пыхтит от усилий, которые потребовались для того, чтобы превратить голову своей жены в некое подобие сырой печенки. Серые пятна пота легли полукружиями у подмышек его кремовой рубашки для игры в поло.

Эта пара была мужем и женой. Да, она хорошо помнит их по автобусу. Они все время ссорились между собой.

Мужчина кашлянул, а потом искоса осмотрелся по сторонам. Лес был безлюден. Глаза тут же обрели выражение хитрости и расчета.

Николь выпустила из руки веревку и начала медленно пятиться назад. Шаг за шагом... шаг за шагом... Большие ступни гориллы громко шуршали на сухой лесной земле.

Мужчина поднял руку (не ту, в которой сжимал камень). Он улыбнулся, и улыбка оказалась на удивление симпатичной.

– Минуточку, – сказал он дружелюбно. – Я бы хотел поговорить с вами. Я хочу, чтобы вы сказали им... я... Постойте же!

Ждать она не собиралась.

Именно в это мгновение в ее мозгу произошла кардинальная перемена, и все окружающее ее внезапно вошло в фокус. Кривляющийся идиот-клоун, командовавший до этого ее чувствами, куда-то испарился.

Теперь Николь знала, что совершенно не расположена убивать себя.

Она вообще не хотела умирать. Не хотела, и точка.

Она повернулась и молча кинулась бежать через лес. Она бежала так быстро, как только позволял дурацкий наряд гориллы.

– Вернитесь! Нам с вами нужно поговорить! Только минуточку... Секунду... пожалуйста! – Маслянистый голос уступил место отчаянному воплю. Мужчина гнался за ней, с шумом прорываясь сквозь заросли кустарников. Было похоже, что ее преследует бешеный бык.

Она продолжала бежать, размахивая руками, ее шкура цеплялась за сучья, оставляя на них пучки нейлоновых ниток и волос.

– Погоди! – орал мужчина. – Погоди!

Треск веток становился все громче.

«Он приближается, – думала Николь, впадая в панику. – Чтобы я никому ничего не рассказала, он опять воспользуется своим камнем».