Красное лицо Познобшина скрылось под маской.

Кенгуру вразвалочку вышел в парк.

Дальше случился скандал. Сначала кенгуру разжился в ларьке, где его хорошо знали, бутылкой водки и вскоре окосел. Затем начались чудеса: в сумке, вместо леденцов и листовок, оказались гондоны. Кенгуру сообразил, что это – розыгрыш. Над ним подшутили коллеги. Он невпопад обрадовался. Начал прохаживаться взад-вперед, одаривая прохожих пакетиками. Через час – когда Брону, по мнению Ящука, давно полагалось быть в норме, в дирекцию явилась недовольная мама. Она пожаловалась, что кенгуру, шатаясь, подарил ее трехлетней дочечке гадость.

Прибежал Ящук, переодетый клоуном. Он сорвал с кенгуру фальшивую морду, скрывавшую кривляющееся лицо, глупое и пьяное. Директор начал прыгать и махать руками; вместе с ним подпрыгивал гигантский бант на резиночке, и постанывала гармошка.

– Вон отсюда! – орал клоун, топоча зеркальными штиблетами.

Он вдруг подпрыгнул особенно высоко, и из его глаз брызнули юмористические струи.

Кенгуру пошлепал в раздевалку.

Потом вышел в коридор и хлопнул дверью – не сильно, в рамках дозволенного.

…В этот день Брон сделал много чего такого.

Он бродил по городу и неприятно поражался увиденным. Время от времени в его голову закрадывалось сомнение: люди ли ему надоели? Вокруг было столько диковин, что напрашивались две версии: либо лунатики, маскируясь под горожан, творили что-то свое, либо людей, которым осточертело быть людьми, гораздо больше, чем казалось Брону, и он не оригинален даже в этом. В частности, о том свидетельствовали товары массового потребления (Брон заглянул в пару-другую магазинов и бездумно купил плащ-дождевик "Спаси и Сохрани" вкупе с "Масонскими макаронами"). Тема потянулась – длинная, как макаронина или что похуже. В скверике, отдыхая, Познобшин прочитал статью, в которой утверждалось, что отечественные макаронные изделия вредны и опасны. Они полые, с дырками, в отличие от итальянских спагетти. И, попадая в желудок, нарушают гармонию то ли чакр, то ли каких других энергетических потоков. Чакры отклоняются от Богом предначертанного пути, заползают в макарону и следуют ее изгибу. В этом отношении особенно опасны рожки и ракушки, потому что они изогнуты в одну и ту же сторону. Брон выбросил газету и поделился прочитанным с продавщицей мороженого. Та посмотрела на него, как на больного; Брон не удовлетворился эффектом, купил эскимо и отправился с ним в ближайший биотуалет, там съел.

Выйдя, он облизал пальцы и пошел на проспект смотреть парад. Познобшин так и не понял, в честь чего его затеяли, и отметил лишь, что макароны сменились десертом: подали яблоки. Бравые кони в яблоках вышагивали, теряя опять же яблоки. В продуктовом ларьке Борис Гребенщиков напевал о наступлении яблочных дней. Ларечный бок был украшен плакатом, рекламирующим "виагру". На нем были нарисованы счастливые и добрые молодцы с молодильными яблоками для пожилого папы. Рядом собирали подписи политические партии "Яблоко" и "Медведь". Брон шмыгнул носом, подобрал бесхозную щепку, сунул в карман. Возле новенького офиса происходило торжественное натягивание разрезанной ленточки; там же Брона остановила встревоженная женщина.

– У вас есть спички? – пробормотала она, оглядываясь. – Хочу сжечь, мне тут сунули, здесь неверно написано.

Она показала Познобшину маленькое евангелие.

– Или возьмите себе.

Брон взял книжечку, положил к щепке и отвернулся. Женщина развернулась и быстро засеменила в сторону Дворца Культуры.

От нечего делать, он завернул в аптеку, где долго мучил продавщицу вопросами про клизму: что она – наружное или внутреннее? Потом собрался рассказать ей про царя Асу и руки в тазу, но та сбежала и прислала вместо себя другую, страшную.

Удовлетворения не наступало. Все та же ДНК, все тот же обмен веществ. Дозированное безумие было сродни анальгину, который временно снимает боль, но не устраняет ее причины. Брон плелся, потерянный, куда глаза глядят, пытаясь от нечего делать что-нибудь сформулировать. Например, русскую идею, способную объединить нацию. Не мешай заниматься своим делом! Вот хорошая идея. Не мешай, не лезь. А главное – не вникай, какое дело. Не дай Бог!..

Мусора в карманах прибавлялось: камешки, пробки, горелые спички.

Брон завернул в пельменную и там продолжил заигрывать с нечеловеческим. Он приправил блюдо щепоткой песку, и масло, которым были облиты пельмени, похрустывало на зубах. Когда он вышел, сытый и недовольный, его внимание привлекло дорожно-транспортное происшествие. Водитель маршрутного такси зазевался, глядя на мальчишку-велосипедиста, который, словно был то юный демон и знал заранее, какой объявить фокус, отпустил руль и, продолжая бешено крутить педали, чуть ли не молитвенно воздел руки. А белый пунктир шоссе делит шоферов на правых и левых, белых и красных. И вот пошел на брата брат. Последовал удар: машина врезалась в автобус дальнего следования, кативший навстречу, из водителей пошла кровь.

Познобшин, размахивая руками, пересек стенавшую улицу и вошел в маленькое кафе. Там сидела Ши – сухая, как щепка. Она пила пятую чашку кофе.

Сказав себе, что дела идут просто замечательно, и с каждой минутой все лучше и лучше, Брон плюхнулся напротив. Он нагло встретил взгляд черных пуговичных глаз, смотревших исподлобья, поверх остывающей чашки. И увидел себя со стороны: кудрявый мутноглазый жлоб, косящий под американское окей. Гомо сапиенс в одной из наиболее гнусных ипостасей. Спасаясь, он оторвал себе пуговицу и щелчком направил ее к соседке.

– Подарок, – объяснил Познобшин бесцветным голосом.

Это для начала. Уже что-то. Уже непонятно.

Ши накрыла пуговицу шоколадной ладонью.

– Мои родители – с другой планеты, – сказала она. – Еще у меня рак.

Брон, растерявшись, отобрал у Ши чашку, отхлебнул и улыбнулся. После он подумал, что его губами воспользовался кто-то другой.

– Мы завтракали, – Ши вскинула брови, разыгрывая удивление. – Очень по-американски. Папа – в галстуке, мама – в джинсах. Тосты и джем, молоко. Они доели, а после папа печально вздохнул и сказал, что они с мамой инопланетяне. Они раньше молчали, но вот теперь говорят. Мама стояла рядом с ним и вся сияла. Папа сообщил, что накануне их навестили маленькие зеленые человечки с огромными каплевидными глазами. И хлопнул в ладоши. Они с мамой тут же пропали, и я до сих пор не знаю, где они. На столе осталась посуда, утренняя газета. Папин пиджак висел на спинке стула, а мамин передник был аккуратно сложен и лежал на полочке, которая у нас над мойкой.

Брон осторожно оглянулся на выход. Еще убьет. Мало ли, что ему не по нутру – он остается человеком, и не желает болеть, умирать, подвергаться побоям, сидеть в тюрьме или в сумасшедшем доме; он стоит, как стоял, на островке безопасности с занесенной ногой. Мимо летят маршрутки и автобусы. В голове мелькнула мысль, что нужно пойти к стойке и что-нибудь взять, чтобы не выглядеть нелепым, хотя именно нелепым он и собирался быть.