С тем я и пришел к Брежневу. Единственной неожиданностью было то, что, когда мы с Цукановым зашли в кабинет, поздоровались и сели, Брежнев предложил: «А не позвать ли нам еще Андропова?» И тут же его вызвал. Так что всю «домашнюю заготовку» я выкладывал уже обоим: и Брежневу, и Андропову.

Чувствовалось, что аргументы произвели впечатление, Брежнев выглядел все более озабоченным, время от времени обращался к Андропову: что думает тот? Андропов, по-моему, очень удачную выбрал тактику. Он каждый раз повторял примерно следующее: конечно, Георгий Аркадьевич горячится, в чем-то, может, и пережимает, преувеличивает, но такого рода издержки, наверное, неизбежны. И добавлял какие-то свои, подчас очень весомые соображения.

В конце концов Брежнев поручил нам троим спешно подготовить новый вариант речи. Не скажу, что он получился глубоким по мысли, богатым новыми идеями. Но имя Сталина там упоминалось (большего я здесь сделать просто не мог) только один раз — в перечне организаторов революционной борьбы в Грузии. Зато наряду с этим упоминался и XX съезд. По тем временам, особенно с учетом того, что в Грузии тогда были очень сильны настроения в пользу реабилитации Сталина, это было подтверждением прежнего курса в отношении всей проблемы Сталина и сталинизма.

Тогда, в 1965–1967 годах, мне казалось, что при всей противоречивости, неопределенности обстановки шансы на выправление политического курса возрастают. Увы, в 1968 году свершился поворот вправо, во всяком случае, во внутренних делах. Не в смысле той формальной реабилитации Сталина и осуждения решений XX съезда, словом, всего, чего поначалу, сразу после октябрьского Пленума, добивались сталинисты. Произошло другое. Ужесточилась политика, стали «закручивать гайки» в идеологии, культуре и общественных науках, заметно ухудшалась психологическая и политическая атмосфера в стране».

Для всей либерально-еврейской публики тогда и по сей день содержанием понятия «улучшение» или «ухудшение» положения в стране вот уже полвека является именно отношение к памяти Сталина. Вот как рассказал о характерном идеологическом событии той поры известный Р. Медведев. «Уже в мае 1965 года Брежнев назначил своего сотрудника по Молдавии С.П. Трапезникова заведующим Отделом науки ЦК. Несомненно, это было одним из худших кадровых назначений Генсека, что еще раз подтверждает его плохую осведомленность о делах идеологических, тем паче научных (в этом Леонид Ильич вообще был не сведущ). В стране самой передовой науки партийным попечителем ее стал серенький спец по истории ВКП(б) — КПСС. Но тогда Брежневу не возразили его противники, ибо Трапезников числился «консерватором», иначе говоря «сталинистом». Далее случилось примечательное дело.

Немалое недовольство в самых различных кругах вызвало быстрое возвышение С.П. Трапезникова, который в свое время директорствовал в Молдавской ВПШ, затем работал с Брежневым в аппарате ЦК КПСС, а потом стал заместителем ректора ВПШ. И все это — при феноменальной безграмотности. Во время его выступлений слушатели забавлялись тем, что составляли списки грубых ошибок и оговорок, допущенных докладчиком. И вот теперь Брежнев делает его заведующим Отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС.

Став на XXIII съезде членом ЦК КПСС и укрепив, таким образом, свое положение, Трапезников выставил свою кандидатуру в члены-корреспонденты АН СССР. При предварительном голосовании на Секции общественных наук его кандидатура была одобрена, но на общем собрании действительных членов академии он не получил не только необходимых для избрания 2/3, но даже половины голосов. Разразился скандал, и многие консервативные ученые из Секции общественных наук потребовали повторного голосования.

Президент академии М.В. Келдыш доложил обо всем Суслову. Последний сказал, что если академики требуют провести переголосование, то его надо провести, но не следует оказывать давление на участников голосования. Суслов был человеком консервативным, но все же достаточно грамотным, чтобы понимать, что представляет собой его новый подчиненный, однако не хотел из-за него вступать в конфликт с Брежневым. На повторном заседании общего собрания Академии наук в защиту Трапезникова выступили В.М. Хвостов и Б.А. Рыбаков — оба от отделения истории. Но против выступил выдающийся физик И.Е. Тамм, который весьма квалифицированно разобрал три главные книги кандидата и дал им отрицательную оценку. Приведенные им цитаты не нуждались в комментариях, и при повторном голосовании кандидатура Трапезникова была вновь провалена большинством голосов. Вся эта история получила огласку, и некоторые из членов Политбюро предложили освободить Трапезникова от должности заведующего отделом ЦК. Обсуждался даже вопрос о назначении его министром просвещения, но против этого решительно высказался Косыгин. Вопрос был отложен, и в конце концов Брежневу удалось отстоять своего любимца».

Поражает здесь, конечно, туповатая наглость брежневского выдвиженца! Из провинциального ничтожества вмиг вознесся до членства в ЦК и немыслимо высокой должности заведующего отделом, которому подчинялась вся наука страны, нет, ему еще и академические погоны зачем-то потребовались. Брежнев, как видно, и тут проявил свои обычные черты — потакать любезному ему хаму не стал, но и милости не лишил. Его верность старому товариществу была очень заметна, а это всегда привлекает соратников. Значит, их не бросят в трудную минуту (начальников обратного толка не ценят). Так и досидел на своем посту дурковатый Трапезников до 1983 года.

В тех же случаях, когда против Брежнева прямо или косвенно выступали, он оставался непримирим и даже порой злопамятен. Таких примеров у него тоже случилось достаточно, вот один из них.

В июне 1967 года великолепно оснащенная американцами армия Израиля в шесть дней разгромила вооруженные силы Египта, Иордании и Сирии. Вооружены были они нашим оружием, хоть и не самым современным, и готовились нашими же инструкторами. Но бежали позорно, бросая нашу технику. Это вызвало острое народное недовольство: чего это мы поганым черным технику нашу задаром даем?! Одновременно вызвало всплеск просионистских активистов в нашей стране, что также не прошло мимо внимания советских людей. Наконец, по всему западному миру прокатилось злорадное хихиканье: да, хваленая советская военная техника на самом-то деле…

Буквально через несколько дней после злополучной «шестидневной войны» в Москве состоялся Пленум ЦК КПСС. Первым по давнему протоколу выступил столичный первый Н.Г. Егорычев. Уже сразу после газетного сообщения о Пленуме — отлично помню это! — по стране поползли туманные, но настойчивые слухи о каком-то скандале, связанном именно с Егорычевым. Долго-долго не поступало никаких официальных сведений, потом вдруг краткое сообщеньице: тов. Егорычев Н.Г. назначен послом в Королевство Дания… Ну, все стало ясно: сняли бедолагу. Его называли в шутку, пока не забыли напрочь, «принц Датский». Но суть происшествия так и оставалась неизвестной.

Вот как рассказал о тех событиях сам Егорычев двадцать с лишним лет спустя.

«Я, что называется, позиции ПВО Москвы на брюхе прополз, так что знал состояние дел не по докладам подчиненных или заинтересованных лиц, а видел сам. Теперь, двадцать с лишним лет спустя, это уже не тайна. Поэтому можно сказать, что тогда ПВО столицы была ненадежной… Существовавшая система все более морально устаревала.