– Изверги, – посочувствовал второй охранник, – хотя наше не лучше.

– Да везде одинаково. Лишь бы на шею сесть работникам да ножки свесить, – заявил первый и в подтверждение слов похлопал себя по давно не мытой шее.

– Значит, я могу пройти? – спросил Денис, не веря тому, что все оказалось так легко.

– Проходи-проходи, горемычный, – ответил второй охранник.

Уже сделав несколько шагов по асфальтированной дорожке, уходящей к подъезду здания клиники, Денис услышал брошенное в спину:

– Ох, и душевный же парень.

Денис еще немного прошел по асфальту, затем перешагнул невысокую изгородь из плотно посаженных кустов и углубился в тень, которую давали деревья. Вечер наступил порядком давно. Сумерки неотвратимо поглощали краски, что было только на руку. Темная одежда делала его еще более неприметным.

Соваться в здание через главный подъезд он посчитал опасным. Там могла сидеть охрана покруче, которая за анекдот не пропустит. До недавнего времени в ИИЗ придерживались похожей системы: у ворот одна, в здании – другая. И безразлично, что сторожевые функции осуществлял пенсионер. Вахтер – это не профессия, а состояние души, а в душе у них сидит цербер.

Денис обогнул здание, выискивая какой-нибудь второй вход или открытое окно. Он, конечно, не Ворон, но забраться по решетке, закрывающей окна первого этажа, до второго не представляло непосильной задачи.

Увы, ничего подобного не находилось.

Когда совсем рядом послышались голоса, Денис не стал паниковать, а отступил в тень ближайшего дерева и сел на корточки, практически сливаясь со стволом.

– Что, Эдуард Неманович, вызвали? – одышливо говорил первый мужчина.

– Да нет, дежурство, будь оно неладно, – отвечал ему второй глубоким грудным басом.

– А вот я люблю неурочную работу, – затараторил первый. – В вагоне – никого. Все в противоположную сторону толкутся, а ты, как король, едешь и злорадствуешь.

– Не знаю, я на железке не езжу.

– Сочувствую. По Одинцово нынче пробки, что в Москве когда-то.

– Что верно, то верно. Пора возвращаться в столицу, а то население нынешнее либо отстреливать, либо насильно переселять в Сибирь придется. Сил уже нет. Сколько этих москвичей было? Двенадцать миллионов, а с неучтенными и непереписанными, должно быть, все двадцать.

– Население какой-нибудь небольшой европейской страны, – хохотнул первый. – А еще говорили – «рожайте, давайте устраивать бэби-бумы».

– Беженцы, йопта, – выругался второй.

– Вот-вот! Ну да ничего, недолго потерпеть осталось.

Денис сжал кулаки, но, разумеется, не стал выдавать своего присутствия. Каждый имеет право заблуждаться и кого-нибудь ненавидеть. Однако в следующий момент произошли события, заставившие его перекатиться под прикрытием кустов и растянуться под ними. Стрекот автоматной очереди прорезал тишину, а пули скосили научников. Те даже не поняли, с какой стороны настигла их смерть.

Потом послышались торопливые шаги и отрывистые команды. Убийца был не один, вскоре к нему присоединились трое, и, судя по крикам и пальбе, с других сторон здание штурмовали такие же группы. Захватчики не скрывались, и это наводило на очень неприятные мысли: Дмитриеву объявили войну. Вот только кто же посчитал себя настолько сильным, чтобы бросить ему вызов в столь дерзкой форме?

Мысль о притаившихся в Москве «белых сталкерах» Денис постарался отогнать – только их не хватало. И в конце концов, имелись сейчас дела поважнее, чем размышления на тему: кому же Олег Дмитриев перешел дорогу. В здании находились Ворон и Алла!

Первые два этажа представляли собой последовательность однообразных дверей и скучных кабинетов, в которых не было да и не могло быть никого и ничего интересного – на первый взгляд. Наверняка какой-нибудь бухгалтер зарылся бы здесь надолго, а потом диву давался бы, отчего эту клинику не закроют вовсе, ведь видно же, что предприятие убыточное.

Большинство бухгалтеров не способны взять в толк необходимость работы на перспективу, но Олег Дмитриев никогда не достиг бы таких высот, если бы был сродни такому бухгалтеру. Именно поэтому он распекал сына вот уже второй час и никак не мог остановиться.

Ладно бы мальчишка был туп. Говорят, природа отыгрывается на детях гениев. Ложь, конечно. Просто обыватели никак не примут факт: дети гениев не обязаны быть гениальны. К тому же, если бы гениальность передавалась по наследству, сейчас плюнуть некуда было бы, чтобы не попасть в очередного Эйнштейна или Наполеона. Так что давить на сына и требовать от того невозможного Дмитриев и не собирался. Но!

Мальчишка умудрился накосячить дважды. Во-первых, сунувшись в Зону и едва не погибнув, во-вторых, прихватив вещи, которые ему не принадлежали. То, что Николай спутался с Вороном, а потом разболтал все научникам из ИИЗ, сильным проступкам Олег не считал. Государственная машина, а вернее, люди, стоящие у ее руля, конечно, могли пойти давно проторенной дорожкой и, указав на собственного гражданина, добившегося слишком уж большой власти, влияния и денег, воскликнуть: «Ату его!» Однако Дмитриева это не беспокоило: власти в его руках действительно сосредоточено с избытком, так что улизнуть от легавых, ищеек и борзых, пущенных по его следу, он успел бы с легкостью.

Не беспокоила его и судьба диссидента. Он вовсе не собирался лить слезы по русским березкам, а уж от русской зимы точно старался держаться подальше. Нормально жить, когда неделю стоят морозы за тридцать, два дня звенит капель, потом случается снегопад, как обычно, неожиданный для всех городских служб, а затем снег лежит до мая, может только впавший в летаргический сон медведь, и то не факт, что у него не будет раскалываться голова.

О нет! В России его держала только Москва. Причем не из-за дешевой сентиментальности, которой Олег Дмитриев все же был подвержен в моменты слабости, – вовсе нет. Его интересовала Зона и только Зона: артефакты, существа, явления, которых нет и не может быть нигде в мире, сила, черт побери! Он хотел овладеть этой силой, подружиться с ней, стать ее частью. И ведь получилось. У него все или, вернее, почти все получилось.

Сам он, разумеется, не использовал «радужку» – не настолько глуп, чтобы ставить на себе эксперименты, – но однажды подопытный, Валентин Сизов, вляпался со всей дури в «ведьмин студень». Уж неясно, что его толкнуло под руку или, вернее, в спину. Не заметить этот артефакт-аномалию мог только слепой, да и тот наверняка что-нибудь ощутил бы. Ярко-голубое светящееся желе, да еще подкидывающее в воздух сгустки размером от дождевой капли до шара для игры в гольф. Взлетали они на метр-полтора, а потом шлепались назад, вызывая всеобщее колыхание. Красиво.

Очень красиво, если не принимать во внимание, что это всего лишь видимая часть «айсберга», а невидимая растеклась вокруг огромными, двух-трехлитровыми прозрачными каплями – светящимися и похожими на ртуть. Все, касающееся этих капель и самого желе, теряло структуру. Был Валентин Сизов, обязан стать резиновой фигней. Однако не стал, сам изменил структуру «ведьминого студня», который сначала замерз, а потом рассыпался, как кусок льда при встрече с ледоколом. А ведь на тот момент Валентин еще не мог называться «белым сталкером» – так, подопытная крыса с огромным самомнением и похотью, которую не мешало бы приструнить или направить в правильное русло.