Одесситы выдумывали с размахом, с восторгом пересказывали, как ты возил меня на «Мерседесе» по городу, иногда другая марка называлась, но всегда шикарная. Потом якобы у тебя украли эту машину. Точно знаю, не было «Мерседеса», нечего красть было. Нет-нет, машина у тебя в Бухаресте была, но с водителем и осталась Игорю с его мамой. Мы с тобой ездили или на служебных машинах, которые нам предоставляли, или ты заказывал такси. Твоим личным любимым транспортом был велосипед. Нашлись мыслители, которые объяснили это твоей жадностью. Недоумевали: мол, то бескорыстно помогает всем подряд, а то жалеет денег, не покупает себе машину. Все намного проще. Ты был дальтоник, поэтому не мог иметь права на вождение машины.

В квартире, которую ты снимал на Филипеску, ты репетировал, аранжировки делал, деловые встречи проводил. Была женщина, которая там убирала, костюмы приводила в порядок.

Потихоньку жизнь налаживалась. Я продолжала занятия вокалом с мадам Нэви, ты по-прежнему сам возил меня к ней. Смогла я возобновить и учебу в консерватории. Моим педагогом была госпожа Музыческу. Правда, пришлось опять с первого курса начинать. Что делать, почти год я не садилась за инструмент. А музыка не любит, когда ей не уделяют постоянного внимания. Мне вновь приходилось по 5–6 часов в день заниматься дома. Что-то повторяла, дорабатывала, разбирала новые произведения. На первом же занятии мой новый педагог заявила, что у меня неправильно поставлена рука. Пришлось переучиваться. Мне это давалось труднее всего. Ты пытался объяснить госпоже Музыческу, что у меня другая школа, что меня с пяти лет учили такой «руке». Реакция у преподавателя была на удивление спокойной, но она продолжала настаивать на своем:

– Играть ваша девочка будет, как я скажу. Не советую искать другого педагога. Любящие до сумасшествия родители, конечно, для педагога не подарок, но муж, который папа и мама, да так любит, просто беда.

Ты рассмеялся и пообещал, что постараешься быть еще и строгим. Вот этого я так и не дождалась. Как жаль. Я тебя даже просила, и не один раз:

– Мне не очень комфортно, когда ты меня нахваливаешь своим знакомым. Им это радости не доставляет, а я не знаю в такие минуты куда спрятаться. Лучше ругай меня. Строгим будь, ведь обещал.

– Ой, девонька, еще немного потерпи. Пожалеешь ведь. Я страшен во гневе. Ну-ка, быстренько за уроки садись.

Я послушно садилась за рояль и прекрасно знала, что будет дальше: гаммы, пьесы, прелюдии и опять гаммы. Сколько раз ты убеждал меня, что твой удел – легкая развлекательная музычка, но я не раз убеждалась, что в классике ты разбирался очень прилично. Ты угадывал произведение и автора с первых аккордов. Если я чисто играла, ты подходил, молча прикасался губами к волосам. Если ошибалась или забывала о руках, также получала поцелуй, но со словами: «Привет от Музыческу». Все у тебя было под контролем: час занятий – десятиминутный перерыв. В перерыв – обязательная гимнастика для рук, чашечка кофе, чая или стакан сока. После легкой разминки твое напоминание: «Марш за рояль! Ну как, я сказал строго?»

Ты мне, конечно, припоминал еще не раз мой призыв к строгости. Пошли как то перед сном прогуляться и встретили Жоржа Ипсиланти с Мией Побер. Ты слова никому не дал сказать:

– Нет, вы меня послушайте, моя Верочка просит ругать ее. От скромности это у нее. Она у меня…

И пошло, и поехало! Театр одного актера. Я поняла, что ты устроил для меня маленький спектакль, Жорж уловил некую игру и подыграл тебе:

– Будешь так нахваливать – отобью!

Мия хлопала глазами и явно сердилась. Думаю, Жоржу в тот вечер досталось. Славное время было, правда, продлилось оно до Рождества, а потом бесконечные концерты, встречи. Пришлось года на два занятия в консерватории вновь отложить. Но до Рождества занималась я не только музыкой.

Мне давал частные уроки по французскому языку российский эмигрант, твой приятель князь Константин Константинович Романов, высокий, худощавый, в очках с тоненькой золотой оправой. Ты открывал Романову дверь и сообщал очень торжественно: «Явились князь Романов!» – и уже по-домашнему тепло обнимал его. Ты обращался к нему по имени, просто «Костя, дорогой, мы тебе рады».

Мне очень многое дало это общение, но, кажется, уроки Романова со мной были формальностью, которая позволяла тебе финансово поддерживать князя. Константин Константинович держался всегда очень достойно и просто так от тебя не взял бы денег, а за работу, грех не взять. Вы с ним были давно знакомы, он тебе иногда аккомпанировал в концертах. Ты хранил афишу концерта русской и цыганской песни, который прошел в Бухаресте в марте 1935 года. В программе было много имен: Бабич, Изар, Ипсиланти, Грозовская и другие тогда неизвестные мне артисты. А в конце списка было указано: «…У рояля Константин Романов». Я рассматривала ту афишу как всегда под твой комментарий:

– Это все бессарабцы, переехавшие в Бухарест. Мы устраивали такие концерты больше для себя, а публика собиралась иностранная. Любят во всем мире наши песни. Очень хорошие певцы Бабич, Изар, Грозовская… А какой музыкант Жорж Ипсиланти! И наш с тобой князь, конечно, играл божественно.

Когда Романов приходил, ему подавали рюмочку водки с легкой закуской. Он выпивал, выкуривал сигару. Французский у меня шел туго, в отличие от румынского, который я и без педагога быстро выучила. Дело в том, что Романов учил меня языку всерьез – с грамматикой, с чтением и переводом классических произведений. А румынский я осваивала на практике. Очень скоро я спокойно объяснялась на румынском и свободно читала без словаря. Французский нравился, но разговорной легкости я так и не достигла.

Иногда Романов приглашал меня за рояль, и мы играли в четыре руки пьесы Калиникова по нотам, им подаренным. Романов напоминал мне мою первую учительницу музыки – «обедневшую аристократку». Ткань костюма чуть лоснится от старости, но умение держать спину, говорить, манеры с возрастом стали лишь изящнее и тоньше: таким человек родился, таким он будет в любом обществе. Константин Константинович давал мне уроки «высшего света»: учил ходить, говорить, сидеть, есть. Было одно удовольствие наблюдать за ним, слушать его. Удивительно, но ты вписывался в любое общество, никому никогда не подыгрывая: с аристократами – аристократ, с крестьянами – крестьянин. Скажем, если Романов призывал меня не забывать «держать спину», то ты говорил: «Держи фасон!» И это не звучало вульгарно. В простоте твоих манер главное было – естественность и деликатность.

Это очень ценила бухарестская знать. Ты был знаком с графиней Бенкендорф. Вы были с ней даже дружны, часто общались. О тебе часто говорят: «Любитель женщин!» Да, это так, но интонация иной должна быть: любитель, но не бабник. Ты жалел женщин, а значит, понимал, сочувствовал. Общаясь с тобой, слушая тебя, женщины становились счастливее. Как я их понимаю! Вот и графиня часто приглашала нас к себе в загородный дом. Не с гитарой, не петь и развлекать приглашенных, а в гости. Усадьба у графини была огромная, красивые ухоженные аллеи в саду. Дом тоже производил впечатление приятное. Там жили необедневшие аристократы.

Мы часто бывали у Нямы Садогурского, он был известным скорняком не только в Бухаресте. От Садогурского мы получили в подарок миниатюрного щенка-самочку какой-то японской породы. Мы назвали ее Жужу. Она тебя очень любила, была к тебе привязана. И сам хозяин Садогурский к тебе благоволил. С ним ты вел долгие беседы о жизни, людях, книгах. Ты очень доверял этому человеку, мог подолгу рассказывать ему обо мне, моих успехах, о наших с тобой мамах, своих сестрах, их проблемах, болячках, о знакомых, прочитанных книгах, выставках, даже о политике. Он слушал тебя не перебивая, если чувствовал, что тебе нужно выговориться. Но порой слова тебе не давал сказать, сам говорил, говорил. В таких случаях ты замечал: «Ну, поплыли. Сегодня Няма больной, а я доктор».