без шума, когда мамин дядя придёт для разговора о делах. Ботинки у Г. О. мы, конечно, забрали, заставив его надеть вместо них Дорины шлёпанцы для ванной, мягкие, пушистые, без каблуков и подмёток, но выяснилось, что тишину нарушает не один его топот.

Мы, однако, старались изо всех сил. И естественно, очень хотели увидеть дядю. Едва он пришёл, мы тихо, как мышки, прокрались на лестницу и глазели вниз сквозь перила.

Элиза, по-видимому, забыла про тишину, потому что, впустив дядю в дом, вернулась на кухню и устроила там такой грохот, будто бы наступил Судный день. Ручаюсь, вы никогда не слышали столь оглушительных звона и буханья в своей кухне. Впечатление было такое, будто все кастрюли, сковородки и прочая посуда разом упали на пол и потом их ещё попинали ногами, хотя Элиза мне объяснила позднее, что просто-напросто опрокинула впопыхах поднос с парой чашек и блюдец.

– Господи помилуй! – донеслось до нас восклицание дяди, и он прошёл в кабинет отца.

Дверь за ним тут же закрылась. Мы его толком и разглядеть не смогли.

Не думаю, что ужин был очень вкусный. Кое-что из него определённо сгорело. Мы это сразу поняли, когда запахло так, как баранина не пахнет.

В кухню Элиза никого из нас, кроме Доры, не допускала до самого конца ужина, а затем мы получили остатки десерта и принялись за них на ступенях лестницы, устроившись за углом так, чтобы снизу нас можно было заметить, если только прихожая очень ярко освещена.

Дверь кабинета вдруг распахнулась. Из неё вышел дядя и принялся шарить в карманах своего пальто. Полез он туда за портсигаром, как мы потом поняли.

Теперь мы куда лучше его разглядели. По виду он был совсем не индеец, а крупный такой англичанин, только лицо очень загорелое. Он нас, понятное дело, не видел, зато мы его не только видели, но и услышали, как он негромко пробормотал себе под нос:

– Кошмарный ужин. Да-да, вот именно.

Вернувшись к отцу в кабинет, он недостаточно плотно затворил дверь. Она вообще у нас плохо закрывается с тех самых пор, как мы вынимали из неё замок, чтобы вытащить точилку для карандашей, которую Г. О. запихнул в скважину.

Честно и откровенно, мы не старались подслушивать. Но у маминого дяди прямо-таки трубный голос, а отец, похоже, не собирался ни в чём уступать бедному индейцу и тоже стал говорить очень громко, вот мы и услышали, как он сказал:

– Предприятие очень выгодное. Требуется лишь небольшой капитал. – Произнёс он это с натугой. Как бывает, когда пытаешься кого-то в чём-то убедить, но делать это противно.

– Уф-уф! – пропыхтел дядя, добавив затем, что боится, предприятию этому хорошего управления недостаёт куда больше, чем капитала.

– Не самая приятная тема, – быстро проговорил отец. – Мне жаль, что я её поднял. Оставим это. Давайте я наполню ваш бокал.

Бедный индеец что-то сказал про год урожая и про то, что при его, увы, плачевном, подорванном состоянии нельзя пренебрегать осторожностью.

– Ну, тогда лучше виски, – ответил отец, и они завели речь про какие-то «коренные народы» и что-то «имперское». Нам стало очень скучно.

Тут Освальд спохватился: пусть вы даже не ставите себе цель подслушать, пусть непредназначенное для ваших ушей донеслось до вас совершенно случайно, всё равно это как-то нехорошо. И он сказал остальным:

– Мы не должны больше здесь оставаться. Возможно, им не понравилось бы, что мы их слышим.

– Я, вообще-то, так не думаю, – возразила Элис, но всё же прокралась на цыпочках к двери кабинета и как следует её затворила.

И поскольку оставаться на лестнице стало бессмысленно, мы отправились в детскую.

– Знаете, я теперь понимаю, – начал Ноэль, как только мы там оказались. – Отец наш позвал на ужин индейского дядю, потому что дядино состояние подорвано. Он очень бедный, разорённый человек. Могли бы и раньше догадаться. Ведь мы же все знаем стихи Александра Поупа[33] «Ло, бедный индеец».

Мы, остальные, с ним согласились и были рады, что на смену нашему недопониманию пришла ясность.

– Бедные люди такие гордые, – сказала Элис. – Вот, видно, отец и подумал, что дяде станет очень стыдно, если мы, дети, увидим, какой он бедный.

– В бедности нет ничего стыдного, – покачала головой Дора. – Мы должны чтить честную бедность.

И все с ней опять согласились.

– Жалко, ужин был такой мерзкий, – сочувственно продолжала Дора.

Между тем Освальд во избежание шума прямо руками аккуратно подкинул в огонь несколько свежих углей, а после, будучи мальчиком думающим, не вытер пальцы о штанину, как, наверное, сделали бы Ноэль и Г. О., а воспользовался носовым платком Доры, пока она продолжала говорить:

– Боюсь, ужин был отвратительный. Хорошо ещё, стол с цветами, которые мы купили, выглядел вполне мило. Я сама его накрывала, и Элиза меня заставила одолжить у мамы соседского Альберта серебряные приборы.

– Надеюсь, бедный индеец – человек честный, – хмуро взглянул на нас Дикки. – Видите ли, для бедолаги с подорванным состоянием серебряные приборы – большой соблазн.

Освальд немедленно попросил его прекратить нести чушь, потому что индейский дядя приходился нам родственником и, конечно же, просто не мог совершить ничего бесчестного.

А Дора добавила, что с серебром полный порядок. Она сама после ужина его перемыла, пересчитала и, убедившись, что всё на месте, вернула в замшевом мешочке маме соседского Альберта.

– Брюссельская капуста вышла раскисшей и мокрой, – снова принялась она сетовать по поводу ужина. – Картошка – серой. В соусе плавало что-то чёрное. Баранина была недожарена, ужасного цвета. Я видела, когда выносили её остатки. Пирог вышел с виду вполне симпатичным, но яблоки не допеклись. А пригорел – когда мы все запах гари почувствовали – суп.

– Жалко, – вздохнул Освальд. – Полагаю, бедному индейскому дяде не каждый день выпадает случай съесть хороший обед или ужин.

– Как и нам, – объявил Г. О. – Но уж завтра мы насладимся.

Я подумал сперва о еде, которую нам удалось накупить благодаря столь удачно найденному полусоверену, затем о противной баранине и остальных несъедобных кушаньях. И пока мои мысли вращались вокруг всего этого, Элис сказала то, что я сам бы сказал, если бы меня не опередили:

– А давайте завтра пригласим бедного дядю пообедать с нами.

Мы отправили младших мальчиков по постелям, пообещав оставить на тумбочках возле кроватей записки, чтобы они, как проснутся, сразу увидели, получилось у нас или нет, а затем взялись осуществлять задуманное.

Я занял позицию возле задней двери, оставив Дикки дежурить на лестнице, чтобы он, едва дядя надумает