Варенье оказалось бузинным, и в нем попадалось множество мелких палочек-плодоножек. Кроме того, оно было отчаянно кислое. Гильберт добавил варенье в йогурт и энергично помешал.

— У меня где-то есть еще йогурт, — сказал он, распахнул очередную дверцу плиты и — к своему удивлению — обнаружил там стопку пеленок (хотелось бы надеяться, что чистых).

— Я их проветриваю, — сказала Кара, появляясь в дверях. Ее тянула к земле тяжесть Протея, сидящего у нее на бедре.

— Ну я как бы и не думал, что ты их запекаешь, — пробормотал Гильберт, но так, чтобы она не слышала. Еще в детстве нянька внушила ему чудовищный страх перед женщинами, а пребывание в Харроу возвело эту фобию на уровень искусства.

Кара села у кухонного стола и принялась кормить грудью Протея (на сей раз одетого в грязный комбинезончик). За ней в кухню вошла еще одна обитательница Балниддри, женщина по имени…

— Ради бога, не надо больше персонажей, — сварливо встревает Нора. — Их уже и так слишком много, и все эти эпизодические фигуры, какой в них смысл? Ты их вводишь в повествование, даешь зачатки характера, а потом бросаешь.

— Кого? Кого я ввела, а потом бросила?

Я вижу, что ей приходится напрячь память, но наконец она говорит:

— Давину!

— Кого?

— Она была на семинаре по творческому мастерству. Спорим, что она больше не появится.

— На сколько?

— На фунт.

— И вообще жизнь полна эпизодических персонажей — молочников, газетчиков, таксистов. Ну что, можно продолжать?

— А еще безымянный юноша!

— Нет, — поправляю я. — Безымянный Юноша.

— Не важно. Какой смысл был его вводить, если он даже не существует больше? Можешь не беспокоиться их называть, все равно они у тебя долго не держатся.

— Тсс.

…женщина по имени Джилл, мать трехлетней девочки со сложным гэльским именем, которое произносилось совершенно не так, как писалось. Джилл села рядом с Карой, которая прервала кормление, чтобы набить огромный косяк из травки с собственного огорода.

— У тебя, случайно, нет реферата по Джордж Элиот? — спросила я у Джилл.

Она посмотрела на меня с заметным высокомерием, вытащила жестянку из-под «Золотого виргинского табака» и открыла ее. Там оказались уложенные ровно, как сардинки, аккуратно свернутые маленькие косяки.

— Я, вообще-то, с юридического, — сказала она, извлекая один косяк.

Гильберт принялся, грохоча и лязгая кастрюлями, готовить какую-то еду. Я не могла бы сказать, обед это или ужин, потому что снаружи было темно — не разобрать, день или вечер, — и я совершенно потеряла счет времени.

Кара затягивалась с такой силой, словно от этого зависела ее жизнь. Время от времени в косяке взрывалось семечко, словно выстреливал крохотный пистолетик, и светящаяся красная искра вылетала на стол или на легко воспламеняющуюся детскую одежду (и вот так тоже происходят несчастные случаи). Джилл и Кара обменялись косяками. Они принялись живо обсуждать, до какого возраста следует кормить грудью. Джилл считала, что до двух лет, а Кара — что «они сами должны решать». Возможно, она пожалеет о занятой позиции, когда Протей будет уже тридцатилетним государственным служащим, ездящим каждый день на работу в Тринг.

В этот момент на кухню вбежал маленький ребенок — с воплем, от которого кровь стыла в жилах. Я подпрыгнула от испуга — мне показалось, что на ребенке загорелась одежда, и я стала искать глазами что-нибудь подходящее, чтобы сбить огонь. Но никто из присутствующих даже не пошевелился, кроме Терри, которая незаметно подставила ребенку ножку. Тот мгновенно перестал вопить и оказался дочерью Джилл.

— Если ты хочешь есть, то придется подождать, — сказала ей Джилл.

Девочка выкопала где-то под столом пластмассовый детский горшок и швырнула через всю кухню.

— Не забудь, что нам надо убить козла, — сказал Гильберт, с сомнением глядя на упоротую Кару.

В иерархии Балниддри — скорее, в тамошнем порядке клевания — Кара была неформальным лидером. Оказалось, что козел, которого надлежало убить, — козленок мужского пола. Как объяснила Джилл, «козлята-мальчики ни на что не годны».

— Я не знала, что нас казнят, если мы не приносим пользы, — сказала Терри. — Оказывается, полезность — критерий, который решает, жить нам или умирать.

(Для Терри это была очень длинная фраза.)

— Мы говорим не о людях, а о козах, — сказала Кара.

— Козы, люди — какая разница? — возразила Терри. Похоже было, что ей хочется пронзить Кару зонтиком.

— Это будет гуманное убийство, — сказала Джилл, пытаясь задобрить Терри. — Миранда все сделает, она…

— Извини, пожалуйста, — перебивает Нора, — а где Кевин? Ты не забыла, что он тоже на кухне?

Кевин, который до сих пор удивительно долго молчал (в отличие от Норы), помогал Гильберту чистить картошку и морковь — у него получалось медленно и неуклюже. Он вскрыл жестянку пива «Макьюэнс» и сказал:

— Животные для этого и предназначены — они существуют, чтобы мы их ели. В огромных кухнях дворца Калисферон всегда жарятся туши на вертеле — зайцы, кролики, каплуны, олени, кабаны, а на большие праздники — целый бык.

— Можно подумать, эта Калисхерня существует на самом деле, — фыркнула Джилл.

— Калисферон, — поправил ее Кевин. — Он существует в неменьшей степени, чем любое другое место.

— То есть он так же реален, как вот этот стол?

Кевин стал разглядывать стол, будто намереваясь его купить, и наконец сказал:

— Да, так же реален, как этот стол.

Их диалог стал бы длиннее и скучнее (хотя основная мысль была весьма интересной), но тут девочка снова принялась носиться по кухне — с такой же скоростью, как и раньше, и так же пронзительно вопя, словно ее убивали. На этот раз она влетела бы головой в печь и превратилась бы в кучку пепла, если бы Гильберт не сбил ее с ног модифицированным приемом регби. Может, здешние обитатели согласятся заменить козленка девочкой в сатанинском ритуале, который они собираются устроить? Ребенка за козленка.

Пока Сумрак не стал еще Сумрачней и пока не началось противоборство с жуткой трапезой, которую готовил Гильберт, Терри и я решили прогуляться вокруг дома. Терри еще цеплялась за остатки надежды, что пес может оказаться где-то здесь. Мы пошли в огород, но там не на что было смотреть: из-за бесконечной зимы и неумелости хозяев в огороде ничего не росло, кроме большого урожая одуванчиков, нескольких будылей топинамбура и зарослей веха ядовитого на проплешине от былого пожара.

По огороду свободно гуляли куры (хотя те из них, что поумнее, давно ушли на ночь в курятник). Кара сказала, что кур косит какая-то чума. И правда, те, что еще разгуливали в сумерках, выглядели плохо — растрепанные перья без блеска, глаза тусклые. Терри цокала языком и повторяла «цып-цып-цып», но куры не реагировали.