От трогательности момента мы заревели в три глотки, поэтому прощелкали момент маминого появления. Она возвращалась из магазина в благодушном настроении и под ручку с бомжом-интеллигентом. Это и спасло наши ослиные головы от мгновенного аутодафе.

– Бусинка, только не нервничай, – пискнул Апполинарий, глядя, как мама роется в котомке. – Тебе нельзя.

– Фигусинка, – рявкнула муттер и выудила из своей торбы огромную мухобойку больше похожую на ракетку для бадминтона. Интересно, на фига ей эта штуковина зимой? – Убью.

Варькина и Лизка бросились врассыпную, только я осталась стоять на месте. Как, впрочем, и всегда. С детства у нас так – эти две холеры, как их моя мама зовет, бедокурили, а кара всегда настигала именно меня. Хотя я никогда не принимала участия в разрушениях.

– Быстро. Мыться. Пока я не испробовала на тебе электрическую мушиную смерть. Паразитки. Как я после вас санузел отмою, вы думали? – прорычала маман и с силой метнула свое оружие в ту сторону, куда унеслась Катюха. Судя по звуку она не промахнулась. Я посмотрела на поверженную Варькину, распластавшуюся в смеси пыли и мертвых листьев и ломанулась к подъезду. Полик сжался, но промолчал. Хотя явно хотел что-то вякнуть про бренность бытия и бессмертие души. Эдакое философское-предсмертное.

Через час я чистая и румяная сидела в кухне, грызла каменные сушки и слушала душераздирающее пение Лизуни, несущееся из ванной. Вздрогнула, когда прямо под локтем у меня завибрировал мобильник. Облилась чаем, подавилась поганой сушкой.

– Доча, ты чего так долго у гаденыша этого делаешь? – впился мне в ухо сладкий голос папули, чтоб его черти драли.

– Я кажется говорила, что терпеть не могу, когда кто-то телепается под крылами у полета моей души, – сдавленно хрюкнула я, борясь с острым куском выпечки, застрявшим в горле. Отчего мой голос прозвучал злобно и угрожающе. Хотя я хотела подпустить ехидцы в монолог. – Дома я давно, папенька. Плюшками балуюсь.

– Вредно тебе плюшки-то, – хмыкнул старый упырь. – Ты и так похожа на кашалота. Уж точно я бы не проглядел твоего ухода, так что не ври, девка.

– А ты мне на домашний позвони, – ощерилась я и со злостью нажала кнопку отбоя.

– Этот стон у нас песней зовется, – хихикнула Варькина, закутанная в мамин халат и с тюрбаном из моего полотенца на голове, появляясь в кухне, чтобы мне аппетит испортить. – Чего сидишь? Собирайся. Я вот тебе одежду подготовила. Сейчас Лизон допоет и тебя превратит из лягухи в прекрасную фею. Хотя, себя-то она до сих пор не смогла… В общем, меня терзают смутные сомнения. Но выбора особого все равно нет. Так что, напяливай на себя вещички. Да не морщись. Самое лучшее, что в этом доме нашлось притаранила. А колготочки от меня презент. С трудом урвала, последние были по скидке. Итальянские. Моего размера не было, так я первые попавшиеся хватанула.

Я уставилась на красотищу и почувствовала головокружение. Колготки были розовыми в ядовито-зеленый горох. Представив их на своих ногах, я едва удержалась на вышеозначенных конечностях.

– Супер, Холод слюной захлебнется, тебя увидемши, – констатировала моя палачка, когда я натянула на себя красотищу. Спорить я даже не стала. С голодухи если только. Ляжки стали похожи на запеченные с зеленым горошком свиные рульки. Под пиво сошло бы. – Дальше одевайся.

– Это что? – задумчиво спросила я, рассматривая нечто, сплетенное из тонкой шелковой ленты, и пары кусков кожи молодого дерматина, цвета взбесившейся свеклы.

– Лифон. Это Лизкин. Она в нем с Альфредычем… Неважно. Секси же.

– У Лизки тройка, у меня пятерка, попыталась отмазаться я, даже примерно не представляя себя в бюстгальтере с чужого плеча.

– Он безразмерный, и простирнутый. Так что не копырься, – вредно показала язык заклятая подружейка. – И трусы у тебя уродские. Сымай.

– А вот фигушки, – заартачилась я.

– Обалденно, – раздался голос Ухогорлоносихи. – Теперь надевай блузку и будем краситься. Варькина, на тебе причесон.

– И что я сделаю из этих трех волосин? – вот сейчас мне бы и надо было бежать. Но я малодушно осталась сидеть на кухонной табуретке, борясь с нервным тиком и терпя копошение в моей шевелюре и болезненный макияж.

Боже. Я посмотрела в зеркало на краснолицую бабищу, на щеках которой цвел кирпичный румянец похожий на золотуху. Моргнула метровыми ресницами, едва не свалившись с табуретки и на негнущихся ногах пошла в прихожую. Там на шкафу есть зеркало в полный рост.

– Офигенна, – восторженно с придыханием простонала Лизка.

– Угу, – согласилась с ней вторая поганка.

А я замерла, боясь, что сдохну от разрыва сердца в цвете лет. Уличные проститутки сейчас в сравнении со мной, смотрелись бы как монахини-пресвитерианки на молебне. Из волшебного стекла смотрело чудовище, возжелать которого не смог бы сам Вельзевул, клянусь.

– Бомба, – хрюкнула маман, появившаяся за моей спиной, словно призрак. – Вот всегда так ходи. Поясок только немного вниз надо опустить.

– Это юбка, – обреченно вздохнула я. – Я же не дойду до гостиницы в таком виде. Меня камнями забьют.

– На такси поедешь. Я плачу, – великодушие мамы меня вообще убило. Она никогда в жизни не платила не то что за такси, даже за автобус жмотилась. А тут прямо аттракцион неслыханной щедрости. – И это, подожди. Последний штрих.

Сил сопротивляться больше не было. Я безропотно приняла мамулин дар в виде пушистого боа на шею, цвета фуксии, накинула на плечи свой плащ, чтобы хоть как-то прикрыть срам и вышла в неизвестность, мечтая, что меня убьют где-нибудь на подходе к отелю, и мне не придется позориться перед самым сладко-греховным мерзавцем на свете.

Таксист молча окинул меня взглядом, что-то прошептал, как мне показалось молитву обережную. Но до адреса меня все же доставил, хотя всю дорогу с опаской посматривал на мою размалеванную персону в зеркало заднего вида. Расплатившись с бомбилой, я на негнущихся ногах дочапала до лифта, похожая на хромую цаплю. Чертовы каблуки, в которые меня обрядили гуру моды, подкашивались под моим весом, как у толстой утки из утиных историй, и вот-вот грозили подломиться. Но я уверенно шла к цели.

Охраны на месте не оказалось. Я толкнула уже знакомую дверь и тихо проскользнула в недра пахнущего