О сестра моя, лебедь белая,

не встречаться нам в небе ласковом —

клетка скована вся из золота,

красна золота, бела серебра.

Изукрашена, изузорена

жемчугами да изумрудами,

только мне их блеск да не по сердцу —

тошно в клетке мне да нерадостно.

Уж как я б взлетел в небо звонкое,

уж как я б запел песню гордую,

а в чужом краю не летается,

не звучит в тюрьме песня вольная…

Услыхала его голос птица и устремилась к нему сверху. Пока сказывал гусляр, кружила она около, а как кончил да поднял руку, села на ладонь ему и запела.

Все заслушались ее песни — была в ней тоска о небе и стае, о далях дальних и землях иных, о том, чего в саду султана не было. И когда она смолкла, то увидели все, что остальные птицы спустились с неба и сели наземь перед гусляром, к берегу бассейна собрались все рыбы и замерли неподвижно, а из кустов вышли ручные лани с детенышами.

И сами люди невольно поддались чарам песни — одни утирали слезы, другие оглядывались, третьи схватились за голову. И сам султан взялся за сердце, дивясь силе неверного.

Но тут иная мысль пришла ему в голову, и. он отбросил волнение.

— Эй, маг! — позвал он, и все птицы и звери тут же бросились врассыпную от его голоса. — Правду скажу, поразил ты меня своим искусством! Так и быть — исполню я обещание свое, отпущу того рыцаря и позволю ему выбрать себе наложницу из числа северянок…

— Ой, верно ли, султан? — обрадовался Буян.

— Отпущу, а может, не его одного, — важно кивнул тот, — но только прежде откройся мне, маг. Хочу знать я, может твой голос людьми повелевать так же, как тварями бессловесными?.. Не отпирайся — видел сам я, как слуги мои песню твою слушали!

— А раз видел, то и мне спорить негоже,—развел руками Буян, — то правда истинная!

От радости не усидел султан на месте — вскочив, подбежал к гусляру и схватил его за руку.

— Проси у меня, чего хочешь, — заговорил он, — все исполню, только еще раз покажи свое искусство!

Буян чуть не расхохотался, глядя на взволнованное лицо султана,

— Покажу, не сомневайся, — кивнул он. — Хоть сейчас и запою для тебя — мне то в радость, что другим по нраву! Выбирай, о чем спеть?

— Да ты не понял меня. — Султан оттащил его в сторонку от любопытных ушей. — Свезу я тебя в Багдад, пред грозные очи самого шейха Абу-Бекра-аль-Джафара. Представлю как своего раба — это чтоб тебя в его покои провели, — шепнул султан примиряюще, — там ты покажешь свое искусство и песней своей, — здесь султан заговорил так тихо, что Буян лишь по губам догадывался о значении слов, — заставишь его отречься от престола и короновать меня!.. Давно мечтаю я стать шейхом Багдада, а уж тогда я тебя так награжу, что век помнить будешь!

— Нет!

Султан нервно обернулся — не понял ли кто ответа гусляра. Буян гордо вскинул подбородок, не гладя повелителю правоверных в лицо.

— Ты меня не понял? — начал снова султан. — Язык мой не так хорошо разумеешь?

— Да все понял я! —Буян вырвался из его рук.—До последнего слова — все!.. Мой дар людям нести радость должен. Негоже мне во зло им пользоваться — на мятеж подбивать, подручным палача слыть…

— Да не палачом, а…

— Все одно! — отрезал Буян. — Не певец тот, кто на войну и убийство других подбивает! И не слуга тот, кто господина своего предает!

Он выкрикнул это так громко, что испугался султан, как бы не догадались слуги, советники и жены его, о чем разговор у них шел.

— Взять его! — крикнул султан, взмахнув рукой. — И казнить немедленно!

Уже набросились на гусляра воины, уже заломили ему руки назад, уже послали за палачом, но вдруг любимая жена султана вскочила со своего места и пала на землю.

— О нет, повелитель! — закричала она, сдерживая слезы. — Ради нашей любви, ради сына нашего, ради меня — оставь жизнь этому неверному! Он не знает наших законов, потому и прогневил тебя! Ты же обещал ему награду за голос — так подари ему жизнь!

Она осталась лежать у ног султана, причитая и плача, и все поняли, что гусляр похитил сердце жены султана.

Лучше всех понял это сам султан. Это взбесило его. Он мог бы сам срубить наглецу голову, но женщина напомнила о его обещании, которое слышали все. Вспомнил султан о том, что имеет дело с магом, — испугался, что тот перед смертью проклянет его, и только потому смягчился, повелел бросить Буяна в тюрьму и держать там, пока он не смирится.

Услышав такое, гусляр обрадовался было, что сейчас отведут его обратно к друзьям, где сможет он поведать Гаральду о судьбе его невесты, но надеждам его не суждено было сбыться.

Из сада отвели его на зады дворца, где среди голых глинобитных заборов поднимались стены конюшен. В центре пустого двора, обнесенного стенами, за которыми не было видно ничего, кроме неба, был глубокий колодец, выложенный отшлифованным камнем, глубиной в пять саженей с малым. В него не заглядывало солнце. У дна колодца камня не было — только сырая земля, от которой вечно тянуло холодом. Буяна опустили в колодец и закрыли крышкой с такой частой решеткой, что гусляр почти не мог видеть сквозь нее света. У решетки стоял сторож — охрана не отходила от колодца ни на миг.

Потянулись дни. Буян ничего не знал о своих друзьях и не ведал, как дать им знак. С ним никто не заговаривал — раз в день открывалась крышка, и сверху в корзине спускали пищу и воду Тогда же спрашивал у него слуга султана, не передумал ли он. Но всегда в ответ слышалось одно: “Нет!”

Сколько миновало дней — Буян не считал, сбившись. Лишь однажды в неурочное время услышал он сверху тихий голос, робко окликающий его. Было это так непривычно и странно, что гусляр тотчас поднял голову и увидел, что кто-то примостился на решетке.

— Ты живой ли, маг-певец? — позвали его.

— Живой. А что тебе нужно от меня? — отозвался Буян. По голосу он уже догадался, что говорила с ним женщина, и обрадовался — видать, нашел свою невесту Гаральд, здесь она и его помнит по-прежнему.

— Тебе привет от госпожи нашей, Будур-аль-Алтын, любимой жены повелителя, — ответила девушка. — Помнит она голос твой дивный, никаких иных певцов слышать не хочет. Рассорилась из-за тебя с нашим султаном…

— Передай ей, что не дело она творит, — оборвал Буян. — Мы жен чужих не умыкаем — у нас то не в обычае. А за то, что помнит она меня, спасибо. Передай, что и я не забыл, как она на мою защиту поднялась…

Отговорив, подумал он, что сейчас уйдет невольница, но она медлила.

— Чего тебе еще? — окликнул ее гусляр. — Говори скорее да уходи, а не то застанут тебя здесь и убьют!