– Да, сэр, – кивнул Фишер. – И вы никого не известили?

– Нет. Думаю, я просто потерял голову. Мною овладело одно желание: убраться оттуда подальше. Сделать я ничего не мог, человек, который лежал на полу, ничего для меня не значил, я даже не знал, почему он лишил себя жизни.

– Вы узнали его?

– Нет. – Меня передернуло. – Я даже не осознал, кто это. Там лежал человек, с которым я не был знаком; я до того вообще видел его только раз в жизни, и в ту ночь, по мне, это мог быть, ну, кто угодно. В таком виде он был, что никто, никто не смог бы признать его.

Фишер опять повернулся ко мне своей человеческой стороной.

– Я знаю, сэр. В общем, вы оставили все как есть?

– Да. Я просто снова полез в окно, выбрался и вернулся домой. Дома я снова подумал, не позвонить ли в полицию, но…

– Но не сделали этого.

– Да. Я вообразил себе, как рассказываю эту историю, как странно, неправдоподобно она звучит, и потом я, знаете, столько читал про то, как невинных людей арестовывают за убийства, которых они не совершали. Как это будет воспринято? Я влез ночью в чужой дом и даже не знаю, чей дом! Теперь-то я понимаю, что сразу должен был позвонить. Там был телефон в комнате, я помню. Возможно, если бы он не представлял собой такое ужасное зрелище, я поступил бы иначе, поступил правильно.

– Так, значит, вы не были с ним приятелями?

– Я видел его всего один раз, говорю же!

Фишер потер свой длинный подбородок.

– Понимаю, – сказал он.

– Вы уверены, что понимаете? – с горечью сказал я. – Один Господь знает, чем это закончится!

– Будут ли у вас возражения, сэр, насчет того, чтобы составить показания, все, что вы сейчас мне рассказали?

– Про то, как я залез в библиотеку Райта?

– Да, сэр.

– Нет, возражений у меня нет. Скажите мне, впрочем, одну вещь, сержант. Намерены ли вы оспорить вердикт присяжных по делу Райта?

– Нет-нет! Никаких сомнений, он покончил с собой. Только трудно понять, почему несколько страниц дневника уничтожено.

– Я думаю, это случайность. Там, помнится, на столе свеча горела в подсвечнике.

– Да, может, и так. А не вы ли сожгли эти страницы, сэр?

– Нет, я не прикасался к дневнику. Зачем это мне? В конце концов, это было бы в мою пользу, если бы Райт сделал запись про того человека, которого видел ночью у дверей Росса.

– Ну, разумеется, мистер Арнольд. Потому-то это и выглядит так странно.

Фишер ушел. Мне было крайне не по себе. Я знал, что невиновен в смерти Райта, но страшно ругал себя за то, что полиция сумела собрать доказательства того, что я был в одной комнате с ним в ночь его смерти. Сказать, что я трогал дневник, они меня не заставят, и доказательств у них ни на грош, но все равно меня мучила неуверенность. Я думал о том, заинтересуется ли следствие Гарри Россом и моим отравлением. Вероятно, я могу выдвинуть обвинение, но после бесед с врачом и полицией вынужден был понять, что еще неизвестно, куда это выведет. На мой взгляд, ситуация становилась все более и более безысходной, а Виола Росс, меж тем, сидела в тюрьме, и со всеми моими хлопотами я ничуть не приблизился к тому, чтобы доказать, что мужа она не убивала. Наконец, я вспомнил про письмо, которое написал в ту ночь, когда меня скрутило. Фишер о нем не упомянул. Неизвестно, нашли ли они его.

Кое-как я выбрался из кровати и стал осматривать свое пальто. Сначала мне показалось, что письма нет, но потом что-то хрустнуло, и стало ясно, что конверт проскользнул под подкладку. Вот еще один недостаток того, что ты сам у себя слуга. Не замечаешь, что в кармане дырка. Я положил письмо в другой конверт вместе с запиской: «Это документ, о котором я говорил, когда был в беспамятстве. Он может представлять для вас интерес».

Следующие два дня прошли без происшествий. А потом Фишер явился снова и в сопровождении констебля. Я уже вставал, хотя чувствовал себя неважно. Визитеров я принял в гостиной.

– Ричард Оливер Арнольд, – без промедления заговорил Фишер, – у меня имеется ордер на ваш арест. Вы обвиняетесь в убийстве Артура Филдинга посредством отравления газом, имевшем место 29 июня сего года. Вы можете сохранять молчание, но если хотите сделать заявление, то мой долг предупредить вас, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Существуют положения столь отвратительные, что мысль о них невообразима, во всяком случае, применительно к себе самому. Они могут рассматриваться как вероятность, отдаленная, но не вполне немыслимая, когда речь идет о других, но никогда, решительно никогда, когда дело касается лично вас. Мне хватило ума не произнести ни слова, пока не приехал Крук.

«Он, конечно же, знает, – думал я, – как действовать в этой абсурдной ситуации. Но как это странно и, более того, как это сардоническим образом забавно, что я, свободный человек, вставший на защиту женщины, которая, я в этом уверен, не совершала убийства, закончу тем, что меня арестуют, обвинив точно в таком же преступлении!»

Долгими часами, ушедшими на ожидание Крука, я сочинял, оттачивал и совершенствовал речь, которую, когда придет срок, произнесу.

– Ну-ну, – усмехнулся Крук, – вот теперь ты, пожалуй, поверишь, что я знал, о чем говорил, когда предупреждал тебя, что от судебных игрищ надо держаться подальше. Бесполезное это дело, старик. Наверное, бывают случаи, один из ста, когда чужак бьет в лузу и попадает в нее, но неразумно ставить на чужака, если не знаешь о сути дела гораздо больше, чем вот, например, ты. Не хочу тебя обидеть, но если бы ты отправился пострелять уток, как я советовал, или занялся чем-то еще, безвредным сравнительно, то не попал бы сейчас в передрягу.

– Да, – не без горечи кивнул я, – а Виолу Росс повесили бы за убийство, и все бы довольные разошлись.

– Ну, по меньшей мере Филдинг остался бы жив и ты тоже.

– Я и сейчас еще жив и намерен таковым оставаться. Что касается Филдинга, на этот счет есть официальное заключение.

– А ты слышал когда-нибудь о парне по имени Марк Аврелий? Когда я был маленьким, моя тетка прислала мне его размышления. Ну, не помню, как они там назывались. Изящный такой томик с картинкой, на которой старый джентльмен в лиловом плаще и белом цилиндре прогуливался между лавандовых клумб. Признать, что ты был неправ, – всего лишь то же самое, что сказать, что сегодня ты стал умней, чем был вчера. Это одно из его высказываний. Что ж, даже полиция не погнушается тем, чтобы признать: есть кое-что в старикане, который такое сообразил.

– Мне кажется, они взялись за меня всерьез, – сказал я.

– Знаешь, во что обходится государству судебный процесс по обвинению в убийстве? В пять тысяч фунтов. И это не считая твоих налогов. Следствие не станет вгонять общество в такой расход, хорошенько сперва не подумав.

– Но с какой стати они ко мне прицепились? – возмутился я.