от выводов Илюхи, но он настолько раздавлен открывшимися фактами, что я принимаюсь его утешать:

— И ты веришь этому Димке? Да он последние мозги давно пропил! Народ в поселке говорит совсем другое! Не ведись на всякие бредни!

— Вот и дядька все к шутке свел… — сипит Илюха, — но я пришел домой и припер мать к стенке. Она подтвердила… Не роман там был, а шантаж со стороны Маринки. Мать в сердцах рассказала об этом Брунгильде, когда опять встал вопрос о моем исключении из школы из-за дохляка Карманова. Вот Игнатовну и настиг удар…

Я смотрю на Илюху в упор и не могу сделать вдох. В памяти взвивается ворох полустертых воспоминаний. Апрель. Зашуганный Карманов не принес Илюхе очередной взнос, наши придурки накинулись на него, но нагрянувшая в курилку Анна Игнатовна оттащила бойцов. Она причитала, что очень виновата перед Рюминым, но особенно — потому, что не пыталась держать его в рамках. Он послал ее, весь день ходил гоголем, и Брунгильда не выдержала — пригласила на разговор тетю Таню. В начале шестого урока та вошла в кабинет директора, а уже через полчаса к школе подкатила неотложка…

— Получается, мы с ними квиты. Один-один… — невесело усмехается Илюха, и я ахаю:

— А вдруг… Волковы знают об этом разговоре? Илюх, может, стоит попросить у Вани прощения?

Рюмин резко поводит плечом и закипает от разочарования:

— Да как они узнают, если Брунгильда двух слов связать не может? Ты хоть слышишь меня, Лер? Не стыдно мне перед этим борзым! И перед стервой этой не стыдно! Не болел я, но и не зассал, как все это обставил Волков. Димке я рожу разбил, чтоб не нес всякую ересь, но на мать смотреть не могу, понимаешь? Я верил ей, я ее защищал. А теперь словно в грязи вымазался…

В его зеленых глазах отражается послеобеденное солнце, щеки горят, губа чуть заметно подрагивает. Сколько раз он меня утешал и был рядом — когда бил отец, когда внук Белецких меня отшил, когда Ваня отказывался замечать…

Он двигается ближе, на талию ложится жесткая ладонь, и я подбираюсь. В пылу борьбы Илюха частенько хватал меня за разные места, но то было по-дружески и не вызывало отторжения. Сейчас же он откровенно, без стеснения, меня лапает, и этот жест — осторожный, нежный, но требовательный, вымораживает до озноба.

— Я не знаю, кому верить, — продолжает Илюха чужим хриплым голосом. — Все какое-то гнилое, и только ты меня понимаешь. Я всю неделю умирал, тупо лежал на диване и не видел ни в чем смысла. И вдруг понял кое-что… — он подается ко мне и шепчет прямо в губы: — Я ведь в последнее время только ради тебя и просыпаюсь…

Меня прошивает здоровенная иголка ужаса.

— Илюх, нет! — я отталкиваю его и отшатываюсь: — Это будет большой ошибкой!

— Я все решил. Не будет это ошибкой! — он больно хватает меня за руки, присасывается к губам, но я изворачиваюсь и заряжаю ему звонкую оплеуху. Вытираю ладонью рот, смахиваю злые слезы и, заикаясь, шиплю:

— Т-ты решил? Без меня⁈ Да п-пошел ты!!!

Вылезшие из воды Ринат и Влад с сожалением пялятся на нас, под побледневшими щеками Рюмина гуляют желваки, взгляд стекленеет. Еще мгновение — и он точно ударит меня… Но его кулаки разжимаются, и пустое лицо искажает безжизненная улыбка:

— Понял. Принял. Вопросов больше не имею.

Он проворно встает, раздает товарищам подзатыльники и, разбежавшись, с шумом забуривается в воду.

* * *

Глава 34

Я запираю дверь на три оборота замка, в потемках спотыкаюсь об оставленные мамой резиновые тапочки и громко матерюсь.

Меня трясет — от омерзения, ужаса и закипающей в венах ярости. След мокрых губ слетевшего с катушек Илюхи отпечатался на губах, левый бок, побывавший в его каменной клешне, наливается тупой болью.

Опрометью бегу в ванную, встаю под душ, выворачиваю оба крана и старательно натираю мочалкой горящую кожу. Раз за разом споласкиваю лицо, смываю пену и наношу ее заново, но навязчивые манипуляции не помогают вытравить из подкорки мысли о дерьмовом дне.

Что со мной, это всего лишь Илюха. Недавно он уже «заплывал за буйки», но, нарвавшись на мою возмущенную отповедь, клятвенно пообещал, что больше не полезет с поцелуями. Он прикрылся лучшими побуждениями, холодностью Волкова и нашей старой дружбой и был прощен, но сегодня повел себя как озверевший кретин.

Да, он и раньше был таким, но с другими. С теми, на кого я с улыбочкой указывала пальцем.

В младшей школе Илюха часто плакал и жаловался, что пьяный отец обзывает его тюфяком, изводит упреками и глумится, якобы другой сын на его месте мог бы быть намного злее и круче. И Илюха прилежно себя ломал и старался соответствовать абсурдным требованиям родителя. Совсем как я.

Дядя Толя давно умер, Рюмин — вырос и превратился в здоровенного парня, но несчастный, обделенный любовью и справедливостью мальчик все еще живет в его душе и копит обиду на весь мир, особенно сильно заводясь при любом упоминании о покойном отце.

Но даже его бедой нельзя оправдать неадекватную реакцию на тот лютый кошмар, что он рассказал мне у пруда.

Несговорчивых принуждают. Слабых уничтожают. Эмпатия и доброта — удел неудачников. Это его реальность и норма.

Я опускаюсь на корточки и прикрываю ладонями уши. Шок гулко пульсирует в голове, на висках проступает холодный пот.

Рюмин был со мной другим — чужим, агрессивным, ужасным, он испугал меня и мгновенно подавил волю. Бойцовый пес сорвался с поводка и напал на хозяйку…

А еще… теперь я знаю, что окончательно подкосило Анну Игнатовну.

Я, Илюха, наши родители и их друзья — просто гребаные чудовища. Воспитанные ею на разумном, добром и вечном, но не впитавшие и сотой доли ее любви. Все мы, — равнодушные, пустые, злобные, безнаказанно творившие насилие — ее бывшие и настоящие ученики.

* * *

Стрелка на часах подползает к девяти, мама задерживается в салоне, и я, шмыгая распухшим носом и путаясь в растянутой длинной футболке, готовлю простецкий ужин из фарша и отварных макарон. Отбрасываю их на дуршлаг, заправляю кетчупом, перемешиваю и попутно ломаю голову над складным обоснованием моего утреннего обмана. Бесполезно — в общении с Ваней не прокатит ничего, кроме правды. Но правда сейчас гораздо опаснее, чем милая ложь во благо.

В прихожей щелкает