— Конечно можно, — раздражалась Сашенька на милиционера-квашню. — Пойдемте на кухню! Кстати, что у вас с ногой?

— Ранение.

— Тогда садитесь на табурет. Что стоять на больной ноге!

Он сел, искоса наблюдал, как девушка готовит чай, смешивая несколько сортов. Свистнул чайник, и Душко вдруг вспомнил, что такой же точно был у его мамы.

— Я убью этого вашего грузина! — брякнул вдруг.

Она чуть было не выронила банку с вареньем, так неожиданно это прозвучало.

— А вы знаете, — предупредила она, — Зураб тоже поклялся убить вас, за всякие там вагоны, какие вы ему в одно место послали! А грузины зря не клянутся!

— Не боюсь!

Сашенька посмотрела на рядового и, действительно, не обнаружила в его облике ни единой приметы страха.

— Он полковник!

— Да хоть генерал!

Она хмыкнула, накладывая в розетку персиковое варенье.

— Вы что же, совсем никого не боитесь?

— Почему же, — признался Душко. — Вот вас боюсь…

— Меня? — удивилась Сашенька. — Меня-то чего бояться? Я — метр с кепкой!

— Вы — красавица. А я всегда боялся красивых женщин!

Он сказал это так просто и невинно, что девушке пришлось против воли покраснеть.

— Ешьте варенье!

— Я ем, — он встрепенулся. — Но я пришел к вам не в любви признаваться…

Слава Богу, подумала Сашенька. Второй раз не выдержу!

— Что же вас привело ко мне?

— Мне нужно хоть кому-то рассказать…

— Что?

— Помните, тогда, на бульваре? Лысого?

— Да-да! — встрепенулась Сашенька. — Конечно!

— Это мы вызвали «скорую», то есть вас!

— Тогда получается, что лысый вам в ногу выстрелил, от этого вы хромаете?

— В том-то и дело. Все попали в мистификацию, в ней и запутались. Лысый ни в кого не стрелял. Стрелял мой напарник, в меня!

— За что? — не понимала Сашенька.

— Из ненависти. Дело в том, что мы с ним с детства вместе. Даже в армии в одном взводе служили… В общем, это дело неких туманностей человеческой души!.. Да и суть не в том — за что!

— В чем же? — все более заинтересовывалась Сашенька. Особенно ей понравилось про туманность, так папа иногда выражался.

— А в том, что спихнуть этот выстрел начальство решило на лысого!

— Зачем же? Не легче ли арестовать и судить вашего дружка детства?

— Если бы наружу выплыло, что милиционер стрелял в милиционера, знаете, сколько голов бы полетело!

— Я поняла.

— Вот лысого и определили козлом отпущения. Что с идиота взять! Они там колбасят его по-черному! А потом спишут на то, что умер от воспаления легких!

Сашенька совершенно была изумлена рассказом милиционера. Раньше ей казалось, что такие вещи только в телевизоре, но сейчас она абсолютно верила в неуправляемое зло, так как сама под его чугунные колеса попала.

Надо было что-то предпринимать, но девушка совершенно не понимала, с какой стороны подступиться к этому делу. Она тщетно пыталась вспомнить кого-нибудь из своих знакомых, могущих реально пресечь творящийся произвол.

— Ладно, — наконец решила Сашенька, — утро вечера мудренее. Останетесь у меня ночевать, а завтра что-нибудь придумаем!.. Я в душе была, теперь вы идите, там слева чистое полотенце!

— Я вас стесню! — испугался Душко.

— Прекратите манерничать! — разозлилась девушка. — Вы стеснили бы меня, если бы в кровати моей спали. А так я вам на кухне постелю. Идите в душ!

Милиционер покорно заперся в санузле и долго стоял под струями воды, вдыхая невероятный аромат всяких женских кремов, смешанный с духами и запахом ее тела. Выходя, он не удержался и ткнулся носом в Сашенькин халат. Глубоко вдыхал, до оранжевых кругов в глазах. Тело дрожало от вожделения, а мозг был несчастен, так как знал, что результатом восстания гормонов могло быть лишь личное управление собственными органами.

«Я — автопилот самого себя», — подумал Душко, выходя из ванной.

Дверь в Сашенькину комнату была плотно закрыта, а на кухне ждала приготовленная раскладушка.

Его так трясло, что он даже лечь не мог. Стащил с себя майку, проверил на прочность дверной косяк, подпрыгнул, ухватился пальцами и начал подтягиваться.

Раз, два, три… Двадцать пять… Косяк слегка поскрипывал… Тридцать…

Он не услышал, как она вышла из своей комнаты — неистово продолжал тратить свое мужское желание.

Сашенька поначалу хотела было возмутиться, но горло перехватило чем-то сухим, и она просто стояла и глядела на прекрасную спину Душко, слегка влажную, со сложным мускульным рисунком.

— Сорок пять, сорок шесть, — машинально считала девушка. — Пятьдесят…

Что-то происходило с ее телом, то, что она не контролировала, чему не давала определения, но очень схожее с телесными муками Душко, от которых он старался избавиться с помощью дверного косяка.

Семьдесят…

Она подошла сзади и обняла его, прильнув нежной щекой к влажной спине, а он так и замер в висячем положении. Висел, не в силах поверить в происходящее. А Сашенька его целовала, висячего, по кругу, двигаясь к животу, прикрытому синими сатиновыми трусами, а потом сделала такое, что Душко и нафантазировать себе не разрешал. Он лишь на мгновение увидел свое отражение в ночном окне и отражение Сашеньки. У нее был невероятно красивый рот.

Она слегка потянула его за талию, прошептав: «Спускайся». Он мягко спрыгнул, и они легли здесь же, между коридором и кухней.

Сашенька наслаждалась, лишь раз мелькнула мысль, что у нее еще никогда не было двух мужчин за один день, а третий чуть было ее не изнасиловал. Вот тебе и недотрога!..

Потом они забрались на раскладушку, которая, конечно же, не выдержала нагрузок и, сдавшись, сложила свои алюминиевые ноги.

А потом, когда все пришло к окончанию, им овладела невероятная эйфория, Душко вновь ухватился за косяк и принялся в бешенном темпе подтягиваться, празднуя свою нечаянную радость.

Она смотрела на него, голого, глупого и улыбалась, понимая, что с ним и поговорить не о чем. Зато на работе много разговоров… Пусть кто-то молчит и делом занимается!..

Раздался жуткий треск. Это косяк не выдержал и обрушился вместе с голым милиционером.

Когда она поняла, что он не зашибся насмерть, прыгнула к нему в обломки и целовала его жадно, заглатывая горький пот, смешанный с известковой пылью, а затем на нее что-то упало сверху, она потянулась рукой, думая, что обломок стены, но нащупала коробку, обитую чем-то мягким. Села у него на животе, отчего Душко застонал и не удержался.