На Бога надейся, но сам не плошай. Вот ещё что. Пришлю я к тебе одного воеводу. Человек он опытный, бывалый, Константинополь знает. Послал уже за ним в Чернигов гонца.

– Кто ж он таков? – удивлённо приподнял брови Владимир.

– Иванко Творимирич. Бывший воевода покойного брата моего, князя Мстислава. И вот что скажу, сын. Ты этого воеводу во всём слушайся, сплеча не руби. Знаю я тебя. И помни: на серьёзное дело идёшь, не на кулачный бой. Ну, ступай. С Богом!

На лице великого князя читалось волнение, он перекрестил сына и, когда остался один, закрыл руками лицо и покачал седеющей головой.

«О, Господи! Что будет?! Господи, не дай пропасть ему, не дай погинуть! Молод, безоглядчив! То я, я недоглядел! Отослал в Новгород малым отроком, вот и вырос он от меня вдали, средь горячих новогородских голов! Да матушка-княгиня нашептала в ухо. Гордая она, Ингигерда-Ирина. Раньше, раньше надо было его остеречь! Теперь вот поздно».

Невесёлые думы овладевали стареющим князем, по щеке его медленно скатилась, утонув в густой бороде, скупая слезинка.

37

Быстроходная скедия резво разрезала речные волны. Косой парус был спущен, гребцы дружно налегли на вёсла, гребя против стремительного течения.

Патриций Кевкамен Катаклон, держась руками за борт, всматривался в заречные дали. В степи, тянущейся по обоим берегам Борисфена[122], стояли тишина и безлюдье. Ни селения какого на пути, ни хотя бы конного одинокого пастуха с отарой овец. Проплывали мимо крутые холмы, зелёные курганы, широкие устья рек, густели заросли высокого камыша, грозно белели острые скалы, над водой кружили стаи птиц, выискивающих мелкую рыбёшку.

«В пустыню обратился Борисфен. Архонт Ярослав – это он прогнал отсюда печенегов. Теперь их орды рыщут на Истре, вторгаются в Болгарию, и император платит им дань за мир. О, проклятый архонт! Какую же пакость сделал ты державе ромеев!» – Кевкамен аж заскрежетал зубами от злости.

Ни дня покоя не было у него с тех пор, как отъехал во Фракию. Осенью пришлось, загоняя коней, всему перепачканному грязью, бегать за упрямыми степняками, отбивать у них награбленное добро, пленников, угнанный скот.

А весной, едва просохли размытые зимними дождями дороги, прискакал вершник[123] от Мономаха: ещё одна беда пришла на порог. В Диррахии высадился и поднял бунт против императора катепан[124] Георгий Маниак. Ждали, конечно, от безрассудного вельможи всяческих гадостей, но случилось всё неожиданно быстро.

Император, пожалуй, поспешил. Кевкамен понимал Мономаха: он испугался внезапных успехов Маниака в Италии, приревновал к его славе удачливого полководца, вот и отозвал его в Константинополь. Впрочем, Василий Педиадит, который побывал у Кевкамена на пути в Киев, изложил другую версию событий:

– Это всё интриги проклятой Склирены, любовницы базилевса. Имею сведения, она переспала с этим мерзавцем Маниаком и не хочет, чтобы базилевс о том проведал. Боится, что откроется правда о её блудодействе. Вот и решила она Маниака погубить. Ну, для начала снять его с должности стратига на Сицилии, а потом бросить гнить в темницу. Глупая, неумная баба! Не поняла, кто такой Маниак и сколько у него сторонников и воинской силы. А тут ещё её брат, Роман Склир. Его назначили на моё место в Антиохии. А до того он сумел соблазнить жену Маниака. Кроме того, у Романа Склира и Маниака есть спорные угодья в Анатолии. И суд разрешил спор в пользу брата Склирены. Ну, Маниак был вне себя от ярости. Это ускорило его мятеж. И вот теперь из-за этой дуры Склирены я вынужден плыть в Киев и уговаривать архонта Ярослава прислать воинов в подмогу базилевсу.

Василий Педиадит зло щурился. Кевкамен попробовал отшутиться.

– Ты, верно, всех женщин ненавидишь, – отмолвил он чуть ли не шипящему от ярости бывшему школьному товарищу.

– Да нет же, – возразил евнух. – Напротив, есть женщины достойные. К примеру, базилисса Зоя. С её помощью я вернулся в Константинополь. И потом… я ведь люблю детей… А согласно новелле императора Льва Шестого, не зря прозванного Мудрым, таким, как я, разрешено заводить семью. И вот базилисса Зоя… Она посоветовала мне одну сорокапятилетнюю вдову, Елену Ингерину, с двумя малолетними детьми. Мальчик и девочка. Её покойный супруг сложил голову в одном из сражений с арабами на восточной границе империи. Знатная, но небогатая женщина, ходит в чёрном вдовьем платье, довольно хороша собой. Ну, я и подумал: почему нет! Как только окончится эта затея с русами и Маниаком, перевезу их в столицу, там мне в наследство от дяди Константа достался дом. Буду в нём жить вместе с Ингериной и детьми.

…Вот как. Даже евнухи устраиваются, создают семьи. Кевкамен помнит эту Ингерину, она хоть и немолода, но недурна собой. Говорят, её мать – немка, оттого у ней светлые волосы и серые глаза, вот только нос большой и горбатый, почти как у дочери протоспафария, но разве это такой уж серьёзный недостаток!

Снова, в который раз стал Кевкамен думать об Анаит, но усилием воли отбросил мысли о своей неразделённой любви. Не время.

…Итак, у Маниака было сильное войско. Сойдя с кораблей возле Диррахия, он двинул своих сторонников на столицу. Император разослал грамоты в провинции и направил верные ему войска, во главе которых поставил некоего евнуха Стефана, навстречу мятежнику.

Кевкамену снова пришлось седлать коня и мчаться по опостылевшим дорогам, пробираясь через горные перевалы и стремительные болгарские речки.

Усталый, выбившийся из сил, он повстречал войско Стефана у Фессалоник. Была битва, яростная, упорная, долгая, и горестно было сознавать патрицию Катаклону, что вот это они, ромеи, сейчас с ожесточением истребляют друг дружку, что они несут гибель ближнему своему, соотечественнику, обуреваемые дикой злобой, и виноват в этом один ничтожный безрассудный изменник, вознамерившийся попрать своей грязной пятой закон и порядок.

Закон, порядок… Вдруг подумалось Кевкамену: а чем, в сущности, он сам лучше этого мятежного стратига? Тоже интриговал, тоже боролся за своё возвышение, пусть не так грубо и прямо, пусть и не бросал на поле брани сотни людей… Но разве не главное для него в жизни – своё положение при дворе, титулы, богатство? Разве не готов он, Кевкамен, перегрызть горло любому, кто окажется на его пути?

Битва была уже выиграна Маниаком, когда вдруг случайно брошенное неведомой рукой копьё поразило его в бок. Рана оказалась смертельной. Мятежник вывалился из седла и тяжело рухнул наземь, тотчас испустив дух. Войско Маниака, лишившись вождя, разбежалось, причём многие тут же перешли на сторону базилевса. Окровавленную голову Маниака евнух Стефан велел водрузить