Доселе северяне прекрасно обходились общим для королевств моря Тысячи Бухт наречием; наверное, некоторые, особо важные вещи следовало произносить вслух только на языке обрядовом, тайном, неведомом для тех, кого варвары выразительно именовали «мясом».

В ответ на горячую речь вожака его люди дружно взревели, в свою очередь потрясая оружием.

— Мы освободим тебя, — услыхала доньята шёпот. Горячее дыхание обожгло ухо, а жёсткие руки вдруг зашарили по телу, совсем как те, в позабытой как будто таверне «Побитая собака».

Алиедора заверещала и завертелась. Доарнские наёмники снабдили её тёплой одеждой, однако аккуратный кожушок жалобно затрещал, уступая рванувшим его рукам. Застёжки лопались, костяные пуговицы отскакивали; Алиедора успела выхватить нож из-за голенища, слепо ткнула прямо перед собой — глухое рычание, захват ослаб, но миг спустя жёсткие пальцы вцепились доньяте в запястье, выворачивая его до тех пор, пока она с жалобным стоном не выпустила рукоять.

Вожак глядел на растрёпанную, всхлипывающую Алиедору и улыбался, жутко оскалив зубы. Кожа на скуле просечена чуть не до кости, кровь льётся потоком, однако предводитель варваров только подставил ладонь, подхватывая губами алые струйки.

Остальные северяне смотрели на него и Алиедору с непонятным благоговением.

— Как и предначертано Драконом жалящим, жгущим, — торжествующе проговорил Хтафр.

— Как и предначертано, — кивнул кор Дарбе.

Варвары один за другим подходили ближе, в строгом молчании глядели на сжавшуюся перепуганную доньяту — а затем так же молча стали опускаться на одно колено, словно рыцари перед королевой.

Торжество, острое, режущее ножом охвативший было её страх.

Она была права! Права с самого начала! Избранная, отмеченная, стоящая наособицу!

— Капля Его крови, — почти нараспев проговорил кор Дарбе. — Согласна ли ты, чтобы мы указали тебе путь?

Согласна ли она?! Да как можно такое спрашивать?!

— Старое будет бояться. Страх нового силён, — мерно говорил вожак, медленно приближаясь к Алиедоре. — Но если ты согласишься, то сделаешь первый шаг по великой дороге. Надо терпеть и побеждать боль. Она — крик твоего тела, а следующий путём Дракона великого, величайшего внимает Ему, но не слабой своей плоти.

Было ли страшно? О да, страшно, да ещё как!

Но разве не учили тебя, что всё имеет цену? А перетерпеть боль — не слишком ли мало за ожидающее тебя впоследствии?

— Да, — одними губами шепнула Алиедора и тотчас затряслась. Что, что она наделала? Что теперь с нею сотворят?

…Или это произнесла вовсе не она, а кто-то иной, овладевший всем её существом?

Дарбе кивнул с мрачной торжественностью. Лицо предводителя северян сделалось каменно-непроницаемым. Он отвернулся, словно враз потеряв всякий интерес к Алиедоре.

— Хтафр… — только и услыхала девушка.

Что с ней собираются делать, Алиедора поняла за миг до того, как сильные руки вцепились в неё со всех сторон.

Визги, метания и судорожные, бесполезные мольбы не помогли. Одежда доньяты превратилась в мелко изрезанные лоскутья, вся, вплоть до исподнего. В тот миг она ещё не чувствовала холода.

Откуда-то появилась обгорелая колода, на которую спиной и бросили Алиедору.

— Старое — умрёт. — Вожак варваров шагнул к ней, отчаянно плачущей злыми и бессильными слезами. Четверо дюжих северян держали её за руки и за ноги, их лица казались удивительно бесстрастными, словно и не предстояла сейчас излюбленная забава варваров-победителей, как казалось Алиедоре.

На щеке кора Дарбе, там, куда ударил нож доньяты, раны уже не осталось — жёлтый бугристый нарост, словно из того же гноя, только уже засохшего.

Справа и слева надвинулись ещё двое варваров, держа в руках плошки с какой-то жирной мазью, и принялись деловито растирать ею тело Алиедоры. Не пропускался ни один кусочек кожи; от вонючего прогорклого жира, смешанного с ещё какой-то дрянью, доньята едва не лишилась чувств — но, к сожалению, не лишилась.

Начавший было охватывать её холод тотчас же отступил — вонючая жирная смесь грела не хуже тёплой шубы. Алиедора знала, что ей предстоит, — вернее, думала, что знает.

Быть может, в других обстоятельствах она бы и удостоила кора Дарбе чуть-чуть более внимательным взглядом — вожак варваров был прекрасно сложён, силён, обладал звериной грацией; полная противоположность увальню Байгли. Да и Дигвил Деррано показался бы рядом с ним слабаком-мальчишкой.

Сейчас же Алиедора, содрогаясь всем существом, глядела на предводителя северян — однако тот отнюдь не торопился вступить в права победителя. Просто стоял и молча смотрел на обнажённую Алиедору, смотрел равнодушно, без вожделения, чего можно было бы ожидать от молодого, полного сил мужчины.

Обмазывавшие доньяту жиром куда-то исчезли, вместо них появился всё тот же Хтафр — с маленьким кривым ножичком в руках, казавшимся нелепой игрушкой, почти утонувшей в огромном кулаке.

Северянин склонился над Алиедорой, и миг спустя та уже не верещала, а орала во всю мочь от боли — остриё ножичка сделало глубокий надрез на коже, на внутренней стороне щиколотки.

Доньяту самым натуральным образом резали. Неспешно, с чувством, ответственно и серьёзно. В надрезы, хоть и неглубокие, но обильно кровоточащие, сразу же втирался некий порошок с привычным уже кисло-металлическим запахом, и у Алиедоры, несмотря на боль и слёзы, всплыло нечто, заставившее подумать: «Многоножку высушили и в пыль истолкли». От этого снадобья в разрезе поселялась боль, да такая, что корчащаяся доньята едва не вырвалась из удерживающих её четырех пар рук.

«Но всё-таки, всё-таки, — билось в сознании, — мне надо просто потерпеть. Они не стали меня насиловать, они всё-таки преклоняются передо мной, это просто ритуал, боль, надо сжать зубы, надо потерпеть, потерпеть, потерпеть… Потому что наградой за терпение станут могущество и возможность отомстить».

А Хтафр никуда не торопился, неспешно выводя кровавые рисунки у Алиедоры на щиколотках, запястьях и плечах. От втёртого порошка раны горели, боль расползалась всё шире, доньяту начал колотить озноб, несмотря на покрывший её слой жирной мази.

Над ней творили сокровенное, не в храме, не в алтаре — на грязной деревянной колоде, среди снегов, рядом с догорающей деревушкой. Каменно-бесстрастные лица северян, словно и не корчилась прямо перед ними совершенно обнажённая девчонка.

Как же больно-то, мама, мамочка! Но терпи, доньята Алиедора, терпи, пусть даже кричит, кажется, само тело. За болью, за страхом, за чужими руками на собственной коже — нечто большее.

Сила. Могущество. Инаковость. Избранность.

Она проходит через недоступное всем прочим. Она, капля крови Дракона великого, величайшего, как утверждают варвары.

— Смотри в небо, — услыхала она вожака северян. — Смотри, и, может, Он удостоит тебя взглядом.