Все эти твердые частицы в атмосфере, предполагает он, создадут небольшую химическую атомную зиму. «А еще они высвободят содержащие хлор соединения, такие как диоксины и фуран, из горящих пластмасс. И к саже присоединятся свинец, хром и ртуть. Самыми зараженными окажутся Европа и Северная Америка, где наибольшая концентрация нефтеперерабатывающих и химических заводов. Но облака будут разнесены по всему миру. Следующему поколению растений и животных, тех, которые не вымрут, придется мутировать так, что это может изменить ход эволюции».

На северной границе Техас-Сити, в длинной послеполуденной тени химического завода ISP лежит клин в 809 гектаров местной высокой травы, подаренный Exxon-Mobil и находящийся в ведении фонда Охраны природы. Это последнее, что осталось от 2,4 миллиона гектаров прибрежных прерий, бывших здесь до прихода нефти. Сейчас Заповедник прерий Техас-Сити служит домом для половины из 40 известных луговых тетеревов – птицы, по предположениям, находящейся в самой большой опасности в Северной Америке, пока в 2005 году на территории Арканзаса вроде бы не увидели белоклювого королевского дятла, считавшегося уже давно вымершим.

Во время брачных игр самцы тетерева лугового Эттуотера раздувают яркие шарообразные золотые мешки по обеим сторонам шеи. Впечатленные самки отвечают откладыванием большого количества яиц. Тем не менее есть сомнения, что в мире без людей этот вид сможет выжить. Не только нефтяная индустрия вторглась в их среду обитания. Здешние луга простирались когда-то до Луизианы практически совсем без деревьев, единственным возвышающимся над горизонтом существом был разве что пасущийся по соседству буйвол. Но в 1900 году это изменилось с одновременным появлением нефти и сального дерева.

На своей родине, в Китае, этот вид, росший в холодной местности, покрывал семена слоем воска, пригодного для сбора, в качестве защиты от зимней стужи. Но после попадания на ласковый американский юг в качестве сельскохозяйственного растения он обнаружил, что защита уже не требуется. И проявив хрестоматийную адаптивность, он прекратил вырабатывать защитный воск и направил высвободившиеся силы на увеличение количества семян.

Так что теперь вдоль Подходного канала, если место не занято нефтехимическими установками, там растет сальное дерево. Хьюстонская длиннохвойная сосна давно ушла, уступив китайскому захватчику, чьи ромбовидные листья каждую осень краснеют в память о холодном Кантоне. Единственный способ, которым фонд охраны природы удерживает сальные деревья от затенения и вытеснения бородатой травы и подсолнечника, – аккуратное ежегодное выжигание, позволяющее сохранить нетронутыми места токования луговых тетеревов. Без людей, поддерживающих эту искусственную нетронутость, только отдельные взрывы старых нефтехранилищ смогут отбить ботаническое азиатское вторжение.

Если сразу после ухода Homo sapiens petrolerus[32]хранилища и башни техасского нефтехимического пятна все вместе взорвутся с невероятным ревом, то после того, как маслянистый дым развеется, останутся расплавленные дороги, искривленные трубы, покореженная обшивка и растрескавшийся бетон. Жар белого каления мгновенно запустит коррозию металлолома в соленом воздухе, а полимерные цепочки в остатках углеводородов начнут разрушаться на меньшие, более удобоваримой длины, ускоряя разложение под действием микроорганизмов. Несмотря на выброс токсинов, почвы обогатятся сожженным углем, и после года дождей прутьевидное просо начнет расти заново. Появятся отдельные стойкие цветы. Постепенно жизнь возобновится.

Или, если вера Фреда Ньюхауса из Valero Energy в системы безопасности окажется обоснованной – или если последним делом уходящего нефтяника окажется снижение давления в колоннах и тушение огней, – исчезновение крупнейшей в мире техасской нефтяной инфраструктуры будет проходить медленнее. За первые несколько лет сойдет краска, препятствующая процессу коррозии. За следующие двадцать лет все резервуары минуют пределы отпущенных им жизненных сроков. Влага от земли, дождь, соль и техасский ветер будут ослаблять их крепления, пока те не протекут. Любые составляющие сырой нефти к тому моменту уже затвердеют; стихии расколют их, а жучки со временем съедят.

То жидкое топливо, которое еще не испарилось, впитается в землю. Добравшись до уровня грунтовых вод, оно будет плавать на поверхности, потому что нефть легче воды. Там его обнаружат микробы, которые, поняв, что это всего лишь остатки растений, со временем научатся его поедать. Вернутся броненосцы, чтобы копаться в очищенной почве среди гниющих остатков захороненных труб.

Оставленные без присмотра бочки для нефтепродуктов, насосы, трубы, башни, клапаны и болты будут разрушаться в слабых точках – соединениях. «Фланцы, заклепки, – говорит Фред Ньюхаус. – На нефтеперерабатывающем заводе их тьма тьмущая». Пока они не поломаются, обрушивая металлические стены, голуби, и без того большие любители гнездиться на верхушках башен нефтеперерабатывающих заводов, усилят повреждения углеродистой стали своим пометом, а в опустевших помещениях под ними поселятся гремучие змеи. Когда бобры построят плотины на реках, впадающих в Галвестонский залив, некоторые области окажутся затопленными. В Хьюстоне слишком тепло для циклов таяния и замерзания, но глинистые почвы дельты реки там то вспучиваются, то оседают в зависимости от наличия или отсутствия дождей. Без ремонта фундаментов здания в деловом центре города покосятся менее чем за столетие.

За это время Подходной канал занесет илом, и Баффало-Байю вновь станет собой. В течение следующего тысячелетия он и другие старые русла Бразос будут периодически наполняться, разливаться, подмывать торговые центры, центры по продаже автомобилей, въездные рампы – и, здание за зданием, выровняют хьюстонский горизонт.

Что касается самой Бразос: на сегодня в 30 километрах с лишним по течению ниже Техас-Сити, сразу за Галвестонским островом и ядовитыми облаками, поднимающимися над Chocolate Bayou, река Бразос-де-Диос («Оружие Господа») петляет по нескольким болотистым заповедникам, откладывает ил, которого хватило бы на остров, и впадает в Мексиканский залив. Тысячелетия оно делила дельту, а иногда и устье, с реками Колорадо и Сан-Бернард. Их русла так часто переплетались, что ответ на вопрос, чье есть чье, может быть в лучшем случае только временным.

Когда нефть, газ или грунтовые воды выкачиваются из-под поверхности, земля опускается на освободившееся место.

Большая часть окружающих земель, не более 90 сантиметров выше уровня моря, густо заросла тростником и старыми пойменными рощами живых дубов, ясеней, вязов и местного орешника-пекана, не вырубленными когда-то под плантации сахарного тростника, чтобы скот мог укрыться в тени. «Старые» здесь означает всего лишь одно-два столетия, потому что глинистые почвы не дают корням глубоко проникать в них, так что взрослые деревья стоят, пока их не повалит очередной ураган. Увешанные диким виноградом и бородатым мхом, эти леса редко посещаются людьми, которых отпугивают ядовитый сумах и болотные гадюки, а также золотые пауки-кругопряды величиной в человеческую ладонь, развешивающие между стволами деревьев липкие паутины размером с небольшие батуты. Здесь вьется достаточно комаров, чтобы опровергнуть даже намек на угрозу их существованию в том случае, если появившиеся микробы наконец-то уменьшат горные гряды использованных автомобильных покрышек.