Однако, по мнению Молотова, тут следует быть осторожными и критически подходить к политическим шагам Югославии, имея в виду, что в последние годы ее позиция в ряде вопросов (например, в германском) была ближе к позиции западных держав, чем к позиции СССР и стран народной демократии. Нельзя также забывать и то, что своим обвинением Советского Союза в империалистических тенденциях и так называемой политике гегемонизма «югославское правительство развязало себе руки, чтобы в любое время выступить по тем или иным вопросам международных отношений против СССР».

Далее Молотов считает уместным процитировать письмо ЦК КПСС в адрес других коммунистических партий от 23 февраля 1955 г. о необходимости проявлять бдительность и осторожность в своих отношениях с югославскими руководителями. Привел он еще один аргумент в пользу этого: улучшение отношений с СКЮ, установление с ним тесного сотрудничества не должно подвергать риску ухудшения наших отношений с другими коммунистическими партиями. А такой риск может появиться, если в эти партии станут проникать некоммунистические (читай, югославские) взгляды и настроения, «если по принципиальным вопросам будет допускаться неясность, если некоммунистическим взглядам не будет даваться должного и своевременного отпора».

Молотов не сомневался в том, что «кое-кто в Югославии, да и в других странах, поддерживающих сейчас Югославию, имеет такой расчет: пойти на некоторое улучшение отношений с Советским Союзом и странами народной демократии с тем, чтобы использовать это для ослабления идеологического и политического влияния СССР в тех из этих стран, где марксистско-ленинские корни еще некрепкие». Чтобы предупредить эту опасность, повторял он, надо не откладывать критический разбор некоммунистических позиций югославской печати по ряду важных вопросов.

— Это будет вместе с тем проверкой, насколько действительно стремление югославских руководителей к идеологическому сближению с Советским Союзом на основе марксизма-ленинизма.

Остановившись на постановлении Президиума ЦК, в котором говорится об ошибочности его позиции по югославскому вопросу, Молотов не забыл упрекнуть его авторов в том, что это решение было сформулировано тогда, когда его не было в Москве, на что Микоян поспешил уточнить:

— Хотя об этом сказали в твоем присутствии, что мы напишем. В то же время Молотов признал правильным содержащийся в этом постановлении упрек, что с его стороны, как министра иностранных дел, не было принято достаточных мер для улучшения советско-югославских отношений.

— Инициатива в этом деле принадлежит Президиуму ЦК и прежде всего товарищу Хрущеву. Правильно, что я не сразу согласился с целесообразностью поездки советской делегации именно в Белград. Были на этот счет сомнения и у других членов Президиума ЦК. Но у меня не было сомнений в том, что встреча руководящих советских и югославских деятелей назрела и необходима.

— Это неверно! — снова вмешался в его повествование Хрущев. Возвращаясь к постановлению, Молотов сетует на то, что там не нашли отражения два основных вопроса, по которым им высказывалось мнение, отличное от мнения большинства членов Президиума: о причинах разрыва и о том, на какой базе возможно и желательно в данных условиях улучшение отношений с Югославией. Однако саму совместную советско-югославскую декларацию он считал и считает «большим достижением и хорошим результатом работы нашей делегации в Югославии».

— Которую мы одержали в борьбе с тобой, — не удержался и тут Хрущев.

— Это неправильно, конечно, — опять не соглашался с ним Молотов. — У меня были и остаются сомнения в правильности подхода к Югославскому вопросу в настоящих условиях по двум таким важным вопросам, о которых я только что говорил. Это и было мне заявлено, когда стали формулировать оценку деятельности нашей делегации.

Как видим, Молотов в своем выступлении, несмотря на многочисленные реплики из президиума, которыми пытались прервать нить его рассуждений и вынудить признаться в том, в чем он не видел за собой вины, довольно твердо и по-своему логично защищал свою точку зрения. Однако ему еще предстояло выслушать немало других обвинений от своих соратников по коллективному руководству. И первым из них стал председатель Совета министров Н.А. Булганин. Он развивал аргументы, уже приводившиеся Хрущевым:

— Мы потеряли самую сильную страну в Европе. Нет ни у одного государства в Европе такой армии, как югославская — 42 дивизии… По своему географическому положению Югославия занимает очень важное место и для нас, Советского Союза, очень уязвимое… Представьте себе будущие военные события. Допустим, что нам пришлось бы устремиться со своими вооруженными силами на запад. — А что там?.. Мы бы везде на своем левом фланге имели 40-50 дивизий югославской армии.

Переходя к ходу переговоров и людям, с которыми пришлось иметь дело в Югославии, Булганин сообщил, что с первых же дней у них установились хорошие, дружественного характера отношения:

— Мы видели, что находимся с людьми, с которыми можем договориться, с людьми, которые не порвали с марксизмом-ленинизмом, не порвали с нашими идеологическими принципами.

Общая же оценка переговоров, по мысли Булганина, такова:

— Сделано большое дело. Нанесен успешно удар по фронту империализма, если говорить военной терминологией, совершен прорыв на фронте империализма, прорыв с большими стратегическими перспективами.

Касаясь же позиции Молотова, Булганин обратил внимание на то, что его разногласия с Президиум ЦК проявились не только в югославском вопросе:

— Товарищ Молотов нас все время обвинял в том, что мы занимаем не «неправильную позицию», как он говорил здесь, а занимаем «неленинскую позицию», что мы не ленинцы, что мы занимаем в вопросе Югославии оппортунистическую позицию. Здесь он говорил иначе.

Вслед за этим Булганин углубился в историю конфликта и стал рассказывать, как Сталин остро реагировал («страшно рассердился») на информацию МГБ и посла Лаврентьева о положении наших советников в Югославии и как продиктовал приказ о немедленном их отзыве.

— На всю операцию дал 48 часов.

— Война, — вставил Хрущев.

— Вот вам, товарищи, причина. Главное — никакого интернационализма. Его и в помине не было, духу не было. Самолюбие было простое, амбиция… Вот как начался разрыв. Потом пришло сообщение из Албании, что Тито решил двинуть дивизию в Албанию и не спросил у Сталина. Как же это так — Сталина и не спросил?.. Где это видано? Как это возможно? Пошли писать ноты, протесты… Это подлило еще больше масла в огонь.

Вот как начался разрыв… Сидели мы несколько дней и ночей здесь, в уголке у Сталина, писали письма. Товарищ Молотов писал под диктовку Сталина. Мы все помогали тоже, чем могли. А материал — все, что я рассказывал. А все остальное — выдумка. Вот тогда и выдумали и насчет марксизма-ленинизма, и насчет национализма. Прямо давайте говорить, чего тут крутить. Так ведь оно было… Так начались разногласия с Югославией и потеряли страну.

Как видим, члены и кандидаты в члены ЦК услышали из уст главы правительства изрядную долю критики в адрес покойного вождя и мудрого учителя.