Опальный патриарх по-прежнему пребывал на подворье Кирилло-Белозерского монастыря, но теперь из-за болезни Гермогену были предоставлены самые лучшие покои. Патриарх почти не вставал с постели, измученный недугом. Однако Гермоген нашел в себе силы, чтобы подняться с кровати, когда перед ним предстал Степан Горбатов. Несмотря на телесную немощь, ум у старца оставался ясным, он сразу вспомнил полковника, которому сам некогда вручил воззвание, призывающее русский народ на свержение Семибоярщины.

— Твой призыв, владыка, был услышан дворянами, казаками и посадскими людьми, — молвил Горбатов, стоя с шапкой в руках перед Гермогеном, сидящим на стуле с высокой спинкой. — Под стены Москвы стеклось большое земское войско из многих городов Руси. Отважные люди стояли во главе этого ополчения. Казалось бы, уже не за горами тот день, когда ляхи будут изгнаны из Кремля, а Земский собор изберет на московский трон истинно русского государя. — Горбатов запнулся и желчно добавил: — Токмо благие помыслы у нашего народа всегда переплетаются с гнусными делами.

Со скорбью в голосе Горбатов поведал патриарху о том, как пал от рук своих же казаков Прокопий Ляпунов, главный вдохновитель создания Совета всей земли, как погиб в бою с поляками храбрый князь Мосальский, а князя Пожарского его воины чуть живого вынесли из сечи. Не утаил Горбатов от владыки и того, что внутренние склоки давно перессорили между собой вождей ополчения, что каждый из них тянет одеяло на себя. В довершение всех бед земское ополчение присягнуло на верность очередному самозванцу, объявившемуся в Пскове. Князья и дворяне, не пожелавшие присягать Лжедмитрию, разошлись со своими отрядами кто куда.

Рассказал Горбатов патриарху и о том, что атаман Заруцкий и князь Трубецкой всячески подбивают казаков и ополченцев признать законным наследником на московский трон сына Марины Мнишек, рожденного ею от Тушинского вора. Недоброжелатели Марины Мнишек среди земских ратников называют ее сына «воренком», распуская слух о том, что сей младенец плод ее греховной связи с Иваном Заруцким, который опекает эту польскую дворяночку с той поры, как был убит Тушинский вор. Марина Мнишек пребывает в Коломне под охраной казаков Заруцкого, которые именуют ее «государыней московской», помня о том, что она когда-то короновалась в Москве вместе с Гришкой Отрепьевым.

Выслушав Горбатова, Гермоген разразился горестными стенаниями. Страдая от лихорадки, патриарх зябко кутался в темный шерстяной плащ. Его седая голова была покрыта черной вязаной шапочкой.

— Господь-вседержитель, видят ли твои очи, какая пагуба творится в Московии! — печально молвил Гермоген, свесив голову на грудь. — Еще одного самозваного вора наслал Антихрист на нашу землю, который сбивает с толку народ православный. Подружка Отрепьева панька Маринка со своим «воренком» тоже метит на русский трон. А глупцы, вроде Заруцкого и Трубецкого, потакают Маринке в этом. Господи, неужто совсем не осталось здравомыслящих людей на Руси!

Гермоген вдруг резко поднял голову, вскинув глаза на Горбатова. Седые брови патриарха грозно сомкнулись на переносье.

— Сын мой, ты честный и смелый человек, — проговорил Гермоген. — Ты не пожелал присягать ни псковскому вору, ни Маринкину «воренку». Стало быть, ты радеешь о своем Отечестве. Сын мой, не время предаваться унынию, надо спасать наше государство от полного краха.

— Потому-то я и ушел из земского лагеря в Кремль, владыка, — сказал Горбатов. — Я хочу присягнуть королевичу Владиславу. Коли сами русские не могут избавить Русь от кровавой Смуты, тогда пусть это сделают литовцы и поляки.

— Литовцы и поляки наши злейшие враги! — воскликнул Гермоген, сердито притопнув ногой. — Вместе с Владиславом на нашу землю придут иезуиты и латиняне, а это зло хуже саранчи! Сын мой, нужно бросить новый клич по Руси. Нужно собрать новое ополчение, вожди которого доведут до победы зачахнувший ныне священный почин!

Гермоген окликнул служку-монаха, который принес ему бумагу, перо и чернила. Монах придвинул к патриарху небольшой стол с наклонной крышкой, удобной для письма. Открывая чернильницу, слуга негромко напомнил Гермогену, что тому пора выпить целебный травяной настой. Патриарх лишь досадливо отмахнулся от слуги, проворчав: «Не меня, старика, надо спасать, а Русь-матушку нужно поскорее избавить от недуга, именуемого Смутой!»

Горбатов смотрел на то, как уверенная рука Гермогена быстро выводит на плотном бумажном листе ровные строчки с длинными закорючками заглавных букв и запятых. «Что опять затевает патриарх? — с беспокойством думал он. — На какое дело меня подбивает?»

Закончив писать, Гермоген поставил внизу свою размашистую подпись и приложил свою владычную печать.

— Вот, сын мой, эту грамоту тебе надлежит доставить в Нижний Новгород. И побыстрее! — Встав из-за стола, Гермоген протянул бумажный свиток Горбатову. — В сем послании я обращаюсь ко всем нижегородцам с призывом начать в своем городе сбор нового земского ополчения. Здесь же я проклинаю от имени всего православного церковного Собора псковского вора и паньку Маринку с ее «воренком».

Гермоген еще довольно долго разъяснял Горбатову суть своей затеи, сопровождая все это своими наставлениями относительно мер, с помощью которых можно осуществить это трудное начинание.

Нижний Новгород не имел своего епископа и находился в непосредственном ведении патриаршего дома. По этой причине Гермоген обращался к нижегородцам, как их духовный пастырь и покровитель.

После мучительного раздумья Горбатов решился в очередной раз исполнить волю патриарха Гермогена. Дабы расположить к себе Мстиславского и Гонсевского, Горбатов в их присутствии присягнул на верность королевичу Владиславу, заранее договорившись с Гермогеном, что тот своей властью первосвященника избавит его от этой клятвы. Лишь спустя две недели Горбатову удалось выбраться из Кремля через полуразрушенную Никольскую башню.

Главная улица Нижнего Новгорода называлась Большой Мостовой. Начинаясь возле ворот в каменной Ивановской башне, эта улица, круто изгибаясь, уходила в гору на главную площадь. Посреди площади высился белокаменный Спасо-Преображенский собор. Вокруг собора теснились четыре деревянные церкви. Здесь же на площади рядом с главным храмом стояла Съезжая изба, где местные власти творили суд и расправу.

Как повелось исстари, посадский люд Нижнего Новгорода на каждой осенней сходке выбирал из своей среды земских старост и целовальников, или присяжных заседателей. Все споры и уголовные дела неизменно рассматривались на заседаниях старост и целовальников в Съезжей избе. С наступлением Смуты на плечи городских властей легли и обязанности по содержанию стражи, починке городских стен, сборам чрезвычайных налогов, охране купцов от разбойников…

В один из январских студеных дней в Съезжей избе было особенно шумно и многолюдно. Помимо выборных старост и целовальников сюда пришли самые имовитые дворяне и самые богатые купцы. На площади перед Съезжей избой, несмотря на холод, собралась большая толпа нижегородцев. По всему городу уже распространился слух о прибытии гонца из Москвы с грамотой от патриарха. «Сам патриарх челом бьет нижегородцам… — переговаривались между собой люди. — Неслыханное дело! Видать, совсем истончалась ниточка, на коей уже который год висит Московское государство в эти Смутные времена!»