Скрупулезный подход Аланбрука часто вступал в конфликт с безрассудством Черчилля. Они противостояли друг другу, как игрок в шахматы противостоит игроку в покер. Хотя Черчилль никогда не отменял решений, принятых начальниками штабов, иногда он бывал с ними во многом не согласен. Тень Галлиполийской катастрофы до сих пор висела над ним, и потому он больше доверял своему импульсивному гению, нежели логическим доводам Аланбрука. Тот, в свою очередь, считал своей обязанностью помешать Черчиллю вовлечь Англию в очередную катастрофу при Галлиполи – задача, в которой он преуспел, когда камня на камне не оставил от планов Черчилля по захвату Балкан в 1943 г. и Суматры в 1944 г.

Хотя в протоколах комитета начальников штабов, которые хранятся в государственном архиве, приводится лишь скупое, фактическое изложение того, о чем говорилось в процессе заседаний, дневники Аланбрука дополняют их красочными подробностями, в том числе в них рассказывается о бурных спорах между ключевыми фигурами, часто разгоравшихся в ходе дискуссии. Черчилля и членов британского верховного командования никак нельзя было назвать образцами олимпийского спокойствия, как это было принято изображать в средствах пропаганды военного времени, и временами они приходили в отчаяние, не зная, что делать дальше, и вступали в ожесточенные споры по поводу того, как нужно вести войну.

Если Черчилль был романтичным, неистовым и воодушевляющим, начальника имперского генерального штаба можно было скорее назвать осторожным, пессимистичным, непреклонным и рассудительным. Они оба были воинственны, упрямы и страстно стремились одержать верх во что бы то ни стало. Существовавшее между ними противостояние, в конечном счете, шло на пользу Англии, так как совместно выработанная ими военно-политическая стратегия вобрала в себя как гений Черчилля, так и профессионализм Аланбрука. Их рабочие взаимоотношения были мучительны для обоих и зачастую служили источником раздражения, и, тем не менее, помогли выиграть Вторую мировую войну.

«Бруки хотел иметь все сразу», – заметила Клементина Черчилль после выхода его биографии, опубликованной в 1957 г., когда он написал льстивое – в тех обстоятельствах несколько лицемерное – посвящение на экземпляре, присланном им Черчиллю. Как сказал Монтгомери автору книги, историку Артуру Брайанту, Черчилль «страшно разозлился» на эту первую трещину в его репутации военного времени. Он бы пришел в ярость, если бы прочитал то, что Аланбрук и Брайант исключили из дневниковых записей.

Однако необходимо напомнить, что Аланбрук часто великодушно отзывался о Черчилле в своем дневнике и постоянно подчеркивал, что делает записи, пребывая в состоянии величайшего напряжения, зачастую поздно ночью, и это является для него способом дать выход эмоциям и, таким образом, уберечь коллег от приступов собственного раздражения. По всей вероятности, эти дневники предотвратили столько же конфликтов, сколько и отобразили на своих страницах. В крупных спорах относительно военной стратегии, и особенно касавшихся отсрочки открытия Второго фронта до июня 1944 г., когда союзники уже были должным образом готовы, правда в конце концов оказалась на стороне Аланбрука, и большая удача, что на месте этого достойного восхищения «несговорчивого человека» не оказался кто-то более слабый.

Что спасало Черчилля от потенциально опасных военных просчетов, так это уважительное отношение к людям, которые не боялись возражать ему и называли вещи своими именами. И действительно, тот факт, что он остановил свой выбор на Аланбруке именно потому, что знал, что тот сумеет ему противостоять, заслуживает огромного уважения и совсем не походит на стандартную практику современных политиков. Как сказал однажды американский генерал Джордж Паттон: «Когда все соглашаются, никто не думает». Даже лучших лидеров ждет крах, если они не позволяют другим не соглашаться с ними; этой ошибки Черчилль не совершил.

Дневники Аланбрука являлись психологическим предохранительным клапаном для солдата, работавшего под тяжким грузом политического и военного давления, какого никто не испытывал ни до, ни после него. Когда очередной карандаш ломался в его руках на словах «Премьер-министр, я решительно не согласен», он исполнял свой долг лучше, чем любой из генералов союзников. Величие Черчилля отчасти заключается в том, что он принял решение о назначении Аланбрука и потом, хоть и неохотно, следовал его советам.

Отчасти его внутренняя уверенность в себе объяснялась тем фактом, что в одной из первых крупных стычек с начальниками штабов Черчилль оказался прав в своем весьма смелом решении. Речь шла об укреплении позиций на Ближнем Востоке в июле 1940 г., тем более что в разгар Битвы за Англию требовалось отправить почти половину имеющихся танков к мысу Доброй Надежды. Биограф Черчилля Рой Дженкинс полагает, что без этой блестящей победы над начальниками штабов, «возможно, не удалось бы удержать Египет в 1941 – начале 1942 гг., и Ливийская пустыня могла бы не стать ареной первой решающей победы Британии на суше в конце того же года»[88]. Это, естественно, позволило Черчиллю занять по отношению к начальникам штабов более агрессивную позицию, нежели та, на которую он мог рассчитывать, обернись все иначе.

В результате Черчилль периодически позволял себе брать верх над более осторожными и мудрыми рассуждениями начальников штабов. Как пишет военный историк Джон Киган:

Некоторые из его инициатив заканчивались настоящей катастрофой, как, например, в случае, когда, вопреки совету американцев, он настоял на захвате греческих островов Додеканес в 1943 г. Он также совершил кардинальную военную ошибку, настояв на ошибочном решении о высадке 18-й дивизии в Сингапуре. В результате этого она оказалась захвачена японцами[89].

Используя тактику собственных подчиненных, заключавшуюся в завуалированном торможении и задержке в исполнении приказов, Черчилль благополучно сумел оттянуть начало операции «Оверлорд» до 1944 г., хотя Сталин выдвигал требования открыть Второй фронт с 1942 г., а Рузвельт намеревался начать высадку войск в Европе в 1943 году. Опасаясь катастрофических последствий в случае неудачного вторжения, Черчилль настаивал на том, что до начала переброски союзных войск через Ла-Манш необходимо как следует измотать силы немцев. Он хитростью втянул американцев в отвлекающие кампании на Ближнем Востоке и в Италии, и, таким образом, предотвратил преждевременное начало операции «Оверлорд». Время показало, что Черчилль был абсолютно прав. Крайне сомнительно, что, начнись вторжение в 1943 г., оно завершилось бы успехом, и отсрочка операции «Оверлорд» была, пожалуй, – после укрепления стойкости британского народа в 1940–1941 гг. – самым важным личным вкладом Черчилля в победу союзных войск.

«Странно, как это Англия ввязалась в войну, – говорил Гитлер вечером 18 октября 1941 г. гостям, собравшимся в Бергхофе. – Это дело рук Черчилля, этой марионетки, которую дергают за ниточки евреи»[90]. Неудивительно, что имя Черчилля звучало за столом Гитлера столь же часто, как его собственное упоминалось в речах Черчилля в Палате общин, причем реплики были столь же желчны, сколь и не остроумны. «Я ни разу не встречал англичанина, который бы отзывался о Черчилле одобрительно, – говорил Гитлер своим приспешникам вечером 7 января 1942 г. – Ни одного, кто не сказал бы, что он не в себе». Он даже заявил, что Черчилль американский наймит и что он «беспринципный журналист». В результате фюрер уверился, что «оппозиция Черчиллю в Англии усиливается. Она вызвана его долгой отлучкой [в Соединенные Штаты]». Затем он предсказал, что Британия может выйти из войны до ее окончания. Через пять дней, вечером 12 января 1942 г., он вернулся к этой теме, сказав: «Черчилль – это человек с устаревшей политической идеей относительно баланса сил в Европе. Она не имеет ничего общего с реальностью. И, однако, руководствуясь именно этой противоречащей фактам идеей, он вовлек Англию в войну. Когда падет Сингапур, падет и Черчилль; я убежден в этом. Политический курс, осуществляемый Черчиллем, на руку одним только евреям и никому больше». До конца месяца Гитлер рассуждал о том, что «Англия может выжить, только если станет одним целым с континентальной Европой.