— Поедем через кладбище, Абдул знает, что делать, — сказал я, не отрываясь от окна, брату Лимпуса, когда мы въезжали в город со стороны Анжи-базара. Немногословный Дауд молча кивнул и повернул машину в нужном направлении. Подъехав к кладбищу, я вышел из автомобиля и направился ко входу, а братья, постояв немного, резко рванули с места и тут же умчались прочь.

Противно воющий ветер с дождем выметал все на своем пути, обрывал листья с деревьев, поднимал с земли какие-то обрывки газет и бумаги, срывал с головы шляпу, но над кладбищем стояли тишь, да гладь, да Божья благодать, будто оно было частью совсем иного мира.

Прочитав при входе молитву, я выбрал по памяти приблизительное направление и стал ходить вокруг оград и памятников, отыскивая могилу матери. Я не сомневался в том, что сердце подскажет, а ноги сами приведут меня куда надо, но, к сожалению, этого не случилось. Сколько времени я бродил по кладбищу, все более убеждаясь в том, что поиски мои тщетны, не знаю.

Наконец в отчаянии, отыскав могилу своей бабушки, я сел возле нее на корточки, подмял под себя плащ и, обхватив по-каторжански руками обе ноги, положил на них голову и ушел в себя. Просидел я так довольно долго. Дождь лил как из ведра, не переставая. Я уже давно промок до нитки, но не обращал на это никакого внимания.

В какой-то момент чьи-то отдаленные голоса нарушили покой этого тихого, уединенного места, а через минуту-другую показались люди. Я поднял голову и чуть не вскочил от неожиданности, но отекшие ноги не дали мне этого сделать. Не спеша поднимаясь, я не сводил пристального взгляда с человека, который стоял почти напротив. Это был мой отец, а чуть поодаль от него стояли оба брата.

Дождь заливал его лицо. Он стоял в своей излюбленной фуражке «бакинке», которая уже обмякла, пропитавшись влагой насквозь. Маленький листочек приклеился к щеке и, видно, никак не хотел с ней расставаться, но отец ни на что не обращал внимания. Мы молча стояли напротив и не сводили друг с друга глаз. По всему было видно, что отец только сейчас, в эту минуту, увидев меня, убедился в том, что я действительно жив.

Не было ни приветствий, ни даже рукопожатий, и это было нормальным для двух представителей горного Дагестана. Какое-либо проявление чувств среди мужчин всегда считалось здесь признаком дурного тона, независимо от того, кто эти мужчины — безусые юнцы или белые как лунь старцы.

Говоря откровенно, на какое-то мгновение я растерялся, потому что никогда в жизни не видел отца таким жалким и беспомощным, но это состояние длилось всего несколько секунд. В горле першило, и безудержно хотелось пить.

Проглотив слюну и попытавшись взять себя в руки, я не задал, а выдавил из себя вопрос, который мучил меня все это время:

— Где могила моей матери?

— Не знаю, — как будто давно ожидая его, быстро ответил он.

— Как не знаешь, ты что, не был здесь ни разу после похорон?

— Так получилось, что не был.

Впервые в жизни мой тон в разговоре с отцом был таким грубым и дерзким, более того, я уже начал срываться, но, слава богу, кореша находились рядом. Дауд подошел к отцу и бережно увел его в сторону, что-то ему объясняя. Через несколько минут они вместе стали бродить вдали, видимо, разыскивая могилу матери, а Лимпус, взяв меня за плечи, слегка встряхнул и обнял по-братски.

— Ну ладно, будет тебе, очнись. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но, видать, и через это нужно пройти. Потерпи немного, бродяга! При более благоприятной погоде обыщем все кладбище и обязательно найдем, где лежит тетя Люба. Уверен, что ты хоть немного запомнил это место.

— Да ничего я не запомнил, Абдул, что там можно запомнить? Представь, в каком я был состоянии. Помню только воткнутый в землю маленький камень, перевязанный лоскутом материи, и надпись краской, чтобы ориентир был. Так за это время и краску наверняка смыло…

— Ничего страшного, — продолжал успокаивать меня Лимпус, — все равно найдем, не может быть, чтобы не нашли. Но и отца тоже можно понять, Заур, уверяю тебя в этом. Пока мы ехали сюда, он успел мне столько наговорить, что немудрено было многое забыть. Да он тебе и сам скоро обо всем расскажет.

— Но не мог же он забыть могилу своей жены, Абдул? Могилу женщины, с которой прожил всю свою жизнь?

— Да, бродяга, базару нет, ты прав, но все же он твой отец, а это ко многому обязывает и многое меняет. Да ты сам посмотри, как он постарел, как осунулся и изменился!

Да, отца действительно было не узнать, но в тот момент меня мучила другая мысль и все остальное отодвигалось на задний план. Как мог человек прожить с женщиной чуть ли не полвека и, похоронив, в течение трех лет даже ни разу не побывать у нее на могиле? И если бы не я, вряд ли пришел бы сюда в ближайшее время. Ну а если бы и пришел, что толку? Где она, могила его жены?

Я уже не говорю о том, что он собирался поставить ей достойный памятник и произвести подобающий в таких случаях ритуал поминок. Даже в глухом таежном остроге, проводив друга в последний путь, после своего освобождения каждый из нас, его друзей, считал святым долгом посетить могилу кореша на погосте и, отыскав бирку с фамилией, отдать ему последнюю дань памяти, а здесь?..

Я стоял рядом с другом, погруженный в беспросветное отчаяние, наблюдая за тем, как вдали мимо могил мелькают силуэты отца и Дауда, а дождь скрывал катившиеся по моим щекам слезы. Этот день я запомнил на всю оставшуюся жизнь, так никогда и не простив своего отца.

В этот период своего временного пребывания на свободе мне вновь, к сожалению, довелось столкнуться с низостью и подлостью человеческой души. Хотя души этих иуд от преступного мира назвать человеческими было сложно.

Мне пришлось ненадолго поселиться в хате неподалеку от своего дома, и иногда по вечерам я бывал у себя, пытаясь получше понять дочь и сдружиться с ней. Я бы уже давно покинул Махачкалу, если бы не она. Еще несколько месяцев назад мне и в голову не могла прийти странная, на мой взгляд, мысль, что вот это еще такое маленькое, но уже такое милое и очаровательное создание сможет столь круто изменить мои планы.

Ларисе я все, как мог, объяснил по телефону, и она прекрасно поняла меня.

— Делай все так, как считаешь нужным, Заур, — были ее последние слова.

Махачкала в те годы была относительно маленьким городом, и представители воровского и преступного мира знали друг друга в лицо, знали все хорошее и плохое друг о друге. Так что, как бы я ни хоронился, все равно от людей не спрячешься. Но от них-то я и не прятался, справедливо опасаясь лишь стукачей, и оказался, безусловно, прав.

Но я никак не ожидал, что стукачом окажется один из моих старых приятелей. Век живи, век учись, и дураком умрешь…

Много лет тому назад, заехав на одну из лесных командировок в Коми АССР, я повстречался с земляком, «игровым», о котором все отзывались как о честном и порядочном арестанте. Ну что ж, это, конечно, радовало и было вдвойне приятно. Мы стали тесно общаться, как и бывает между порядочными людьми и к тому же земляками.