Я открыл пакет. Из пробоины в фольге сочился горячий соус.

– Спасибо, что согласились встретиться, – повторил Мерсер. – Вы наверняка очень занятой человек.

– Не занятее вашего, – сказал я.

– И спасибо, что полечили Джима. За это вам признательна вся контора.

– От Джима очень хорошо пахнет, этого не отнять, но ему стоит всерьез заняться своим здоровьем.

– Как и нам всем, – сказал он. – Почему вы решили стать стоматологом?

– Все оральная фиксация виновата.

Он громко расхохотался. Далеко не все находили эту шутку смешной. Да это и не шутка вовсе, просто обычно люди ждут от меня более приличного ответа. Они не любят, чтобы им напоминали о потенциальных извращенских замашках их врача, особенно врача-стоматолога, который регулярно засовывает руки им в рот. Реакция Мерсера мне понравилась. Люблю людей с чувством юмора.

– В юности я влюбился в одну девушку, – сказал я. – Ее рот стал для меня откровением.

– Я тоже любил пару ртов, однако же стоматологом не стал.

– Мой труд оплачивается куда хуже, чем ваш. Вам бы не понравилось.

Он снова засмеялся.

– Да уж. Но делание денег – это пустая трата времени.

– Вы еще не пробовали убедить пациента пользоваться зубной нитью.

– Непростая задача?

– Я сам иногда сомневаюсь в пользе зубной нити. Но сомнения быстро проходят.

– Я раньше никогда не пользовался нитью, – сказал Мерсер, – а потом вдруг начал и обалдел, сколько всякой дряни скапливается у меня во рту. Типа: ого, да это ж целая голяшка! Ни фига себе! А тут полведра попкорна!

– Наверно, у вас глубокие десневые карманы.

– Что, они так и называются – десневые карманы? Какая гадость.

– Гадость? В следующий раз я вас позову на удаление ретинированного зуба. Надо крепко схватить щипцы, потом сделать ими несколько «восьмерок» и рвануть изо всех сил. Иногда, бросая зуб на поднос, мне кажется, что нервы еще шевелятся.

Мерсер вытаращил глаза от ужаса.

– Лучше делайте деньги, – подытожил я.

Он встал и отнес мусор в урну. Я не ожидал, что он мне понравится.

За день до этого я посмотрел в Интернете видеоролик. Мерсер выступал перед Комитетом США по надзору и правительственным реформам – рассказывал о финансовом кризисе 2008 года. Тогда он поставил все против системы и выиграл. Безо всякой иронии Мерсер заявил, что этот парадокс лишь доказывает эффективность работы системы. Представитель Калифорнии выразил несогласие и настойчиво попросил Мерсера объяснить свою «удачу». «Удача тут ни при чем», – ответил Мерсер и подробно описал ход своих мыслей на конец 2007 года. Мы слишком долго позволяли себе безрассудную роскошь – выдачу ипотечных кредитов без первоначального взноса, мы пытались защититься от рисков посредством неконтролируемой торговли кредитными дефолтными свопами. Мерсер сделал нелогичный ход, который – и вот еще один парадокс рыночной экономики – на самом деле оказался вполне логичным. «В этой стране умные люди всегда делали деньги на эксплуатации правящих сил. Кто находится у руля – либералы, консерваторы, демократы, республиканцы, – совершенно неважно. Пусть они действуют, а мы изучим их действия и найдем благодатную почву для эксплуатации. Дают беспроцентные кредиты? Взвинтим цены на активы. Индексируют курс валют? Спекулируем на внешнем долге. Правящие круги призваны защищать капитализм, особенно в Америке. Мы должны быть умнее правящих кругов», – сказал Мерсер представителю правящих кругов.

«Если позволите провести аналогию, мистер Уоксмэн, которая сейчас покажется вам весьма натянутой, я замечу, что экономическая система Америки – да и всего развитого мира – своей концентрацией власти и коррупционностью напоминает Католическую церковь в века, предшествующие Протестантской Реформации. Эту систему контролирует небольшая группа инсайдеров, которые охотно пойдут на все, что поможет им получать огромные прибыли и ни с кем не делиться. Впрочем, на этом сходство заканчивается. Почему страдающие от такой системы до сих пор не взбунтовались? Если в случае с церковью люди боялись вечных мук, то сейчас люди – я имею в виду тех, кто живет от зарплаты до зарплаты, сдает машину в автосервис, сам ходит в супермаркет и все такое, – просто не знают, сколь велики масштабы надувательства. Те же, кто хоть чуть-чуть догадывается, безропотны. И вот пока они несведущи и безропотны, их будут эксплуатировать, а они будут терять и терять».

Под роликом была пара сотен комментариев, полных бессильного гнева.

Я выудил из пакета сэндвич и принял на скамейке ту же позу с широко раздвинутыми ногами. В такую жару я почти не ем, но обижать Мерсера не хотелось. Он вернулся к скамейке и, пока я жевал куриную шаверму, поведал мне свою историю.

Он поехал на могилу матери в Рае. На кладбище, когда он уже возвращался к машине, к нему подошел человек с туго набитым саквояжем. Мерсер решил, что это журналист, но потом увидел, что человек совсем не похож на журналиста.

– А как выглядят журналисты? – спросил я.

– Легкомысленными. Или заносчивыми.

– А Грант Артур какой?

– Он выглядел как человек, принесший себя в жертву делу.

Первым делом Артур сообщил ему, что знает, кто он такой – Пит Мерсер, – но этот самый Пит Мерсер не знает, кто он такой. Быть может, эти слова показались Мерсеру любопытными или даже задели его за живое – как бы то ни было, он остановился и решил выслушать Артура. С какими только просьбами не обращались к Мерсеру: основать стипендию для изучающих внеземные цивилизации, пожертвовать деньги на освобождение живущих в неволе слонов, поддержать кампанию по включению рыцарского поединка в число олимпийских видов спорта, подкупить российский парламент и помочь слепой женщине со слепой собакой купить дом в Хэмптонсе. В обычной ситуации Мерсер не усадил бы незнакомца в машину и не стал бы слушать пространных сказок о великом истребленном народе и утраченном наследии. Но на сей раз он именно так и сделал; исследования Гранта Артура его потрясли.

– До встречи с ним я ничего не знал о своей семье. Ну, понятное дело, кроме имен родителей и бабушек-дедушек. Некоторые документы, собранные Артуром, датировались шестнадцатым и пятнадцатым веками. Минут сорок ушло только на то, чтобы их выложить. Потом мы расстались, и первым делом я отдал все бумаги независимому специалисту по генеалогии. Попросил проверить все имена и даты. Она не нашла ни единой ошибки или фабрикации до тысяча шестисот пятидесятого года.

– А потом что?

– Она зашла в тупик. Последний документ Артура датировался тысяча четыреста семьдесят четвертым годом. Оказалось, это очень приятно – узнать, что твой род уходит корнями в такое далекое прошлое, – произнес Мерсер. – Вы испытали похожие ощущения? Или у вас было по-другому?

Я почувствовал себя… не у дел. Фруштику выложили всю информацию о его роде, теперь вот и Мерсеру. А я чем хуже?