– Я знаю его, – ответил Кольцов.

– Скажите, вы предполагали такой исход, начиная свою опасную деятельность?

– Я верил в лучшее. Но мне не в чем винить судьбу.

Не делая лишних движений, Колен выдвинул из-под блокнота письмо.

Слегка дрогнули от удивления брови Кольцова – только на один неуловимый миг, – и снова лицо приняло спокойное и даже безразличное выражение.

«Какая выдержка! Какое самообладание! – невольно подумал Колен. – Господи, как бессмысленно и жестоко расточительно человечество! Но… Не может быть, чтобы такой человек погиб. Интуиция подсказывает, что мы еще встретимся. Но где и когда?.. Как?!»

– О чем вы думаете, мысленно окидывая взглядом свой жизненный путь?

Кольцов слегка улыбнулся:

– О том, что на свете есть плохие люди и хорошие. И что хороших людей, к счастью, больше… – Ловким движением Кольцов спрятал письмо под тюфяк у своих ног.

«Ух! Ух!» – тяжело вздыхал где-то в недрах железнодорожных мастерских пневматический молот. Если хорошо вслушаться, то выходило что-то похожее на «Друг! Друг!».

«Конечно, друг!» – радостно соглашался Красильников, затаившийся вместе со своими товарищами по внешнюю сторону забора. В щель сквозь доски виден был долговязый часовой – там, во дворе мастерских, один только он был человеком праздным. В черной шинели и черной папахе, натянутой на голову почти до самых глаз, он неторопливо ходил из одного конца двора в другой с печатью отрешенности на лице. Его намазанные дегтем сапоги посверкивали так же холодно, как штык винтовки.

Монотонная ходьба утомила часового. Забавы ради он, балансируя на рельсах, прошелся до самого паровоза бронепоезда.

Паровоз слабо гудел.

Часовой замер, прислушался, что-то туго и долго соображая. Гул усилился.

И тогда часовой решительно подошел к двери паровозной будки.

– Эй, есть там кто? – крикнул он и с силой постучал прикладом по бронированной плите.

Из паровоза с недовольным видом выглянул клепальщик и, сверкая белками глаз, отозвался:

– Ну, чего тебе?

– Слышь-ка, Федор. А чего это у вас паровоз как самовар шумит? Пары, что ли, поднимаете?

Клепальщик взглянул на него с насмешкой, словно говоря: «Ну и остолоп же ты, братец!» – и сердито буркнул:

– А как, по-твоему, еще арматуру на давление проверишь? Шел бы ты отсюда, не мешал людям работать!

– Да я к тому, что вроде говорили, будто не готов паровоз-то, – раздумчиво протянул часовой, почесывая о кончик штыка небритую щеку. – А теперь… вон и эту… проверяете.

– Поднатужились ребята, вот те и готов!

– Ну-ну, это добре, это в аккурат… – смущенный своей нескладностью, косноязычно оправдывался часовой.

– Ты бы лучше кипяточку из куба принес, – попросил клепальщик. – Все одно без дела маешься, а у нас запарка.

– Оно, конечно, не положено и супротив уставу, но ежели так… Давай принесу.

«Нехай тужатся! – направляясь в мастерские и помахивая пустым чайником, благодушно думал он о клепальщике и его товарищах. – От них, от рабочих, пошла вся заваруха. Ежели бы завсегда тужились – некогда б революцию было делать…»

Клепальщик, подождав, когда часовой скроется в мастерских, сноровисто выбрался из паровозной будки, подбежал к забору. Низко пригнулся и, осторожно отодвинув несколько досок, тихо прошептал:

– Давайте! И побыстрее!

Первым протиснулся в щель в заборе Анисим Мещерников. Следом двинулся и зацепился бушлатом Василий Воробьев.

– Эй, тюхи-матюхи! Потише! – Клепальщик протянул руку пыхтящему в щели Воробьеву. Затем неслышно проскользнули во двор Красильников и несколько боевиков. Быстро пересекли один за другим двор мастерских, торопливо занырнули в будку паровоза и броневагон.

Федор прошел по двору последним. Все получилось будто по писаному: и часовой попался, на счастье, какой-то малахольный, и начальство, видя, как стараются рабочие, под руку не лезло… Он остановился возле паровоза. Повернувшись к ветру спиной, закурил. Часового все еще не было: видно, решил погреться у куба с кипятком.

Мещерников уже приступил к работе. Сняв куртку, он ловко метал в топку уголь. Мышцы под рубахой ходуном ходили. Отсветы яростного пламени играли на лице Анисима; искры вспархивали после каждого броска в топку, жгли руки, падали на ноги. Стрелка манометра медленно и задумчиво ползла за стеклом к красной черте. В час дня им надо тронуться в путь.

Ровно в час Мещерников передал лопату клепальщику Федору, взялся за переговорную трубку, громко сказал в нее.

– Эй, в броневагоне! У нас порядок! Так что, Семен? Начнем, благословясь?

Красильников дунул в трубку и лишь после этого откликнулся:

– Давай, Анисим!

– Ага! Понял! – Мещерников повесил переговорную трубку на рычаг, положил руки на реверс и стал постепенно и плавно отжимать его вниз.

Густые клубы пара окутали паровоз. Туго задрожали рельсы.

Часовой в испуге бежал навстречу и не верил своим глазам. Темная громада бронепоезда все быстрей и быстрей надвигалась на него. Набирая скорость, тяжело лязгая сцепами, бронепоезд подошел к воротам. С грохотом разлетелись в стороны высаженные паровозом створки, рухнули столбы.

Бронепоезд – железный, неприступный – пронесся мимо часового, со свистом выбрасывая под колеса клубы пара, унося на лобовой броне щепки и доски от ворот.

Проводив его обалделым взглядом, часовой сорвал с плеча винтовку, выпалил в небо, поднимая тревогу.

Поздно! Бронепоезд, пластаясь всей своей громадиной над гудящими рельсами, бойко стучал на стыках колесами тяжелых броневагонов. Впереди показался сигнальный фонарь выходной стрелки. Анисим вновь взялся за реверс, отжал его вверх – бронепоезд начал притормаживать.

Парнишка-боевик появился возле стрелки, помахал над головой шапкой.

– Порядок! – крикнул Мещерникову клепальщик Федор. Поплевав на ладони, он принялся с остервенением швырять в топку уголь. И опять заплясали в паровозной будке огненные блики.

– Семен! Слышишь, Семен! – закричал в переговорную трубку Анисим. – Выходим на крепостную ветку! – И, обождав немного, добавил: – Все! Вышли! Теперь – только вперед! Обратного пути у нас нету!

Кольцов лежал в камере, вглядываясь в кусочек неба, перечеркнутый решеткой.

Под каменными сводами гулко стучали шаги надзирателя. Размеренным шагом он ходил по коридору. Взад-вперед. Взад-вперед… Время от времени он открывал окошко в двери и заглядывал в камеру – тогда его юркие глазки шмыгали из угла в угол. Кольцову иногда казалось, что глаза надзирателя живут отдельно от него, сами по себе, и усердно работают. Глаза-соглядатаи. Глаза-сыщики.