пузо, обтянутое холщовой рубахой, бережно и аккуратно, как бочонок с дорогим вином. Дружески протянул Саруману руку.

— Ну-с, приветствую, господин чародей, с добрым утречком! Что это тебя занесло в нашу дыру в этакую рань, м-м?

— Да уж не на твои оспины любоваться, старый толстяк, — небрежно откликнулся Белый маг. — Дело у меня к тебе, Вихельм, разговор есть.

— Ну, коли дело да разговор, пойдем ко мне в камору, потолкуем, заодно завтраком угощу. — Он посторонился, пропуская волшебника вперед себя к лестнице, ведущей на второй этаж. Кивнул семенившей следом служанке: — Ну-ка, Кайла, быстренько сбегай на кухню да собери нам на стол, что Эру послал. Давай, давай, шевелись.

Кайла торопливо подалась в сторону кухни. Девушка, по-прежнему сидевшая у окна, проводила ушедших взглядом, полным изумления, смятения и замешательства.

«Господин чародей»… Она, казалось, не верила своим ушам; медленно поднялась, держась за край стола. Бесшумно, как тень, явила себя из темного угла, порывисто шагнула навстречу служанке и в волнении схватила её за рукав.

— Кайла, стой, подожди! Скажи, кто… кто это был? Этот? Старик в сером плаще?

Кайла остановилась, оглянулась на неё с досадой и недоумением. Усмехнулась уголком рта.

— Старик-то? Саруман, чародей из Изенгарда. Его тут каждая собака знает. А ты, значит, не признала, милая, а? Видно, что не местная.

Девушка неслышно охнула. Промолчала. Бессильно выпустила служанкин рукав. Осталась стоять, по-прежнему глядя вслед ушедшим — растерянная, испуганная, потрясенная, закутанная в долгополое серое платье и спрятанная под глухую полотняную шаль. Широкий плат из некрашенного холста по-прежнему закрывал её лицо почти полностью, от шеи до самых глаз — и, наверно, сейчас девушка была рада этому, как никогда.

13. Через степи на северо-восток

— М-да, — мрачно произнес Гэндальф. — Похоже, старик Фангорн слегка ошибся… Вывел нас миль на двадцать южнее, чем я его просил.

— Ничего себе «слегка»! — пробормотал Гэдж.

— О, поверь, дружище, для Фангорна, обладающего собственными понятиями о времени и пространстве, это действительно «слегка». Ну да ладно, это не страшно… Лишний день пути, не более того.

Они сидели на опушке леса, под огромным дубом, растущим на пригорке чуть поодаль от основного лесного массива. Это было великолепное дерево: высокое, мощное, широко раскинувшее над головами путников густую шелестящую крону. Выросший на приволье, гигант разительно отличался от своих собратьев, жмущихся друг к дружке в лесной чаще и казавшихся рядом с этим могучим исполином худосочными заморышами; одинокий, гордый, величественный, не боящийся ни ветров, ни гроз, ни бурь, дуб глубоко пустил корни в жесткую степную почву и был монументален, крепок и непоколебимо уверен в себе. «Совсем, как Саруман», — невольно думалось орку.

— Н-да, ничего не скажешь, красивое дерево, — промолвил Гэндальф, неторопливо обходя дуб кругом, поводя рукой по его морщинистой, покрытой зеленоватым налётом мха бурой коре. Глухо присвистнул откуда-то с другой стороны ствола. — Посмотри-ка сюда.

Гэдж, слегка заинтригованный, подошел к волшебнику. И обнаружил на противоположной стороне дерева огромную трещину, рассекающую ствол сверху донизу, точно огромный незаживший шрам — видимо, то был давний след удара молнии. Жизнерадостной листвы на пораженной стороне дуба не имелось, и раненное дерево по-стариковски бессильно простирало к небу сухие и серые, лишенные зелени омертвелые сучья. На внутренней, черной, словно опаленной огнем поверхности дупла деловито трудились жуки-древоточцы, внизу натекла темная, пахнущая гнилью лужа — скорбный след последнего проливного дождя; у подножия ствола громоздился каскад твердых, как камень, разбухших от сытости грибов-паразитов.

— М-да. В том-то, видимо, и заключается обратная сторона независимости, свободы и гордого одиночества, — помолчав, заметил маг. — Приходится время от времени испытывать на себе самую сокрушительную мощь ветров, гроз и прочих жизненных бурь.

— Ты это к чему? — не понял Гэдж. — К тому, что не стоит выделяться из толпы, чтобы не навлекать на себя громов и молний, так, что ли?

— Ну, это я к тому, что в группу деревьев, стоящих тесно, кучно, сплоченно и дружно, молния никогда не ударит.

— Так то оно так… Но с чего ты взял, что именно дружно? — Гэдж невольно оглянулся в сторону леса. — Тесно и кучно — это без сомнения… в духоте и темноте… душа́ и давя друг друга за каждый лишний клочок почвы, каплю воды и лучик солнца.

Гэндальф сосредоточенно выбирал с подола плаща колючие шарики цепкого полевого репья.

— Ну почему же сразу «душа́ и давя»? Какое-то у тебя орочье мышление, друг мой…

— А каким оно должно быть, эльфийским? Сам же видишь — у них там, в сплоченной дружественной общине, житуха что-то не очень… Прозябаешь всю жизнь в унылой серой толпе, гнобишь изо всех сил соседа, завидуешь тому, кто повыше и посильнее, и думаешь, что так оно всё и полагается. А стоит тебе лишь чуть-чуть отдалиться от других, вырваться из общего гурта и широко раскинуться на приволье, как тут же явится всеблагой Эру и огреет тебя молнией по затылку… чтоб ты особо-то из своей дремучей чащобы и не высовывался.

— Экий ты философ… Что ж, за свободу и независимость всегда приходится дорого платить. И порой навлекать на себя громы небесные. А даже самый сильный и уверенный в себе человек не всегда безупречен и неуязвим, и после, гм, удара молнии может ненароком… загнить изнутри.

— Пусть так. Но это дерево не мертво, Гэндальф. Оно не упало и не превратилось в трухлявый пень! Пусть ему довелось подпасть под удар стихии — но этот дуб выстоял, он не сдался, он по-прежнему могуч и зелен, пусть и покрыт ранами и старыми шрамами…

Волшебник ласково похлопал исполина по крепкой бурой коре.

— Ну что ж, пожелаем ему удачи в его нелегкой борьбе с ранами, старыми шрамами и, гм… внутренней гнильцой. Вижу, ты достойный ученик своего учителя, Гэдж.

— Почему?

— Ты пересказываешь его образ мыслей, друг мой.

— И что в этом плохого? — помолчав, спросил орк.

Гэндальф сделал вид, будто не расслышал.

* * *

Когда дневная жара немного спа́ла, они пустились в дальнейший путь.

Перед ними расстилалась безбрежная пустынная равнина, поросшая высокой, по пояс, высушенной солнцем колючей травой. Зеленые роханские поля внезапно оказались не очень-то и зелеными… Благословенная сень леса осталась далеко позади — и степь медленно плавилась под беспощадными лучами солнца, подобно оставленному в раскаленной печи сыру. Гэндальф, приминая траву, бодро шагал впереди, помахивая посохом, и в его заплечном мешке мягко побрякивали деревянные игрушки, которых за время пути через Фангорн набралось поболе дюжины. Гэдж, взмокший с головы до пят, тащился следом за магом, несчастный и изнывающий от жары