Пусть лучше скука, чем…

ЧТО?

В родных стенах и думается лучше. Уже в лифте Катя придумала новое, вполне, как ей казалось, пригодное объяснение. ВСЕ ДЕЛО В МАТЕРИ, В САМОЙ РЕГИНЕ. Это у нее что-то со здоровьем, с психикой неладно, и это не может не отражаться на ребенке. Он проводит с матерью дома большую часть времени (отец-то все время на службе) и не может не чувствовать ее болезненного состояния. Если уж она чужому человеку говорит: моего сына как будто подменили, это не он, то что же тогда она говорит сыну в глаза, без свидетелей? В этом и кроется причина его побега из дома.

Их дом. Красный кирпич. Окно наверху. Он… его жест…

«ЭТО СЛУЧИЛОСЬ РАНЬШЕ – СРАЗУ ПОСЛЕ ГОСПИТАЛЯ».

В том его жесте была издевка…

Нет, ей просто показалось, все это чепуха…

А ПРИ ЧЕМ ТУТ ТОГДА МЕДСЕСТРА?

Выходя из лифта, Катя едва не столкнулась с каким-то высоким мужчиной. Подняла глаза: ба, да это ведущий специалист-патологоанатом Владимирский. Его приглашают в качестве эксперта по самым сложным убийствам. Не у Гущина ли он был сейчас?

Жалюзи в кабинете полковника Гущина были опущены, пепельница – полна окурков.

– Федор Матвеевич, это я – к вам.

– Вижу, что ты. – Гущин оторвался от ноутбука. – Наизобретали разной дряни электронной. Раньше получишь заключение, в нем все черным по белому, а тут сиди и какие-то файлы открывай – мать их за ногу!

– Давайте я вам помогу с компьютером. Это Владимирского данные, да? По нашему убийству? Я Владимирского только что встретила.

– И он тоже собирается повторные экспертизы проводить.

– Даже он? Такое светило? А почему?

– Потому что тоже ни хрена не понимает, так же как и мы. По его заключению выходит, что повреждения на теле Надежды Тумайкиной неоднородны.

Катя открыла нужный файл. Ужасный снимок…

– Труп к исследованиям детальным практически непригоден после наезда. У потерпевшей черепно-мозговая травма – прижизненная, это Владимирский подчеркивает. – Гущин засопел. – Кто-то шарахнул ее с большой силой сзади тяжелым предметом. Кожа на затылке рассечена, кости черепа повреждены. Но это не стало причиной ее смерти. Владимирский предполагает, что такой удар мог нанести физически сильный субъект. Был у нас один такой еще вчера, да вот…

– Я знаю, что Угарова вам отпустить пришлось.

– Ничего. – Гущин вставил в рот сигарету не тем концом. – Черт! Мы с ним еще побалакаем. Приятель-то, бородач твой, нам с ним не поможет, а? Конфиденциально?

– Не знаю, вряд ли он согласится.

– Чистоплюй, тоже мне… Тут ведь убийство, не игрушки. И как быстро информация утекла о том, что Угаров у нас… Нет, тут что-то не так. Но я дознаюсь.

– А что еще Владимирский вам сказал?

– Раны на лице, на шее – одни прижизненного, другие уже посмертного характера. Причем все разной давности – от нескольких часов после наступления смерти до пяти дней. Рваные раны, тело уже разлагаться начало, а раны свежие.

– Может быть, это какие-то животные бродячие?

Гущин затянулся сигаретой.

– Думаешь, Владимирский явился бы сюда сам лично, если бы это были дворняги?

– Но…

– Тело где-то было спрятано в течение пяти дней. И над трупом кто-то изгалялся, да так, что… В общем, это ТО ЕЩЕ ДЕЛО. Извращенец, мать его… Адвоката сразу крутого нанял, ну ничего, покажу я тебе адвоката… Сегодня в прокуратуре вторая по счету репетиция будет…

– Угаров вызван в прокуратуру? – спросила Катя.

– Вместе с адвокатом своим, хмырем. – Гущин помолчал. – Тебе повторю еще раз: ни слова об этом деле никому – ни газетам своим досужим, ни телевизионщикам. А дружок твой – этот Мещерский… С ним можешь потолковать приватно. Он нам еще пригодится.

Катя задержалась в коридоре розыска – в кабинет Гущина зашли оперативники: бу-бу-бу, мужские голоса… Голос Гущина: «По банку данных поднять и проверить все известные случаи убийств с элементами каннибализма – за последние пятнадцать лет, немедленно доложить результаты».

ТО ЕЩЕ ДЕЛО…

– Екатерина Сергеевна, что такая хмурая? Отставить!

Катя обернулась: Командир, майор Пятаков из СОБРа. Самый жизнерадостный, кажется, тут на текущий момент – без формы, в джинсах (что строго воспрещено по ведомственному дресс-коду), бицепсы, как шары, из коротких рукавов футболки выпирают, под мышкой сумка, а в ней что-то звякает весело.

– В отпуске, Командир?

– Первый день на воле. Кстати, помните, мы про госпиталь говорили – как раз туда сейчас с ребятами, из Ингушетии корешка одного нашего привезли, кунака, надо проведать. И к герою албанскому заглянем, к Приходько Олегу Иванычу, – наше ему почтение, от областного СОБРа, от земляков бывших. Может, как раздавит пузырь, – Командир хлопнул по сумке, – так и хворь с него, как с гуся вода.

Катя колебалась одну лишь секунду.

– Командир, возьмите меня с собой. Мне там, в госпитале, надо кое-что узнать.

О вызове в прокуратуру Андрею Угарову сообщили по телефону. Сухой секретарский голос: в 17.30, присутствие адвоката – ваше право. Анна сразу же засуетилась, разнервничалась.

– Я думала, что уже все… надеялась, что с этим покончено.

– Покончено?

Она тут же начала названивать адвокату. Перед визитом в прокуратуру он пригласил их в свой офис на Поварской.

Чинная улица: посольства, особняки с зашторенными окнами. Едва они с Анной (бедная, ей пришлось звонить в свою фирму и брать отгул) вышли из машины перед дубовой дверью с золотыми табличками, Угарову стало душно на этой сонной улице.

Воздуха!

Нет, это был не страх, не беспокойство, не мандраж, это было что-то совсем иное.

Адвокат принял их в своем кабинете, уставленном кожаной мебелью и книжными стеллажами, минут пятнадцать терпеливо выслушивал сбивчивые сентенции встревоженной Анны Гаррис.

– Кстати, а как ты его уломала, чтобы он тогда приехал в ментовку за мной? – Угаров вспомнил свой разговор с Анной в постели. – Что, многим тебе обязан? Или может, твой бывший?

– А ты ревнуешь? Дурачок. – У нее была счастливая глуповатая улыбка, когда она произносила это. – Я иногда его консультировала, давала выгодные советы.

– Ты ему?

– Игра на бирже. Он иногда и этим балуется, хотя ни черта не понимает. Его конек – право.

…– Вот что, уважаемый, – адвокат, дав Анне выплеснуть из себя накопившиеся эмоции, попросил ее подождать в приемной, – теперь мы с вами одни, свидетелей нет. У меня золотое правило: я берусь за дело, только когда мой клиент играет со мной в открытую. Лишь в этом случае я вхожу в процесс в качестве защитника. Безоговорочное доверие клиента служит для меня стимулом и одновременно помогает правильно выстроить защиту. Итак? – Адвокат снял модные дорогие очки.