Женщина стояла и смотрела на меня, хватая ртом воздух, а я так и застыл с поднятыми руками. Опустил руки, протянул ей пятьдесят крон и спросил:

– Что ты такое увидела?..

Я еще не успел договорить, как она развернулась и побежала от меня в направлении улицы Биргер-Ярлсгатан. Ее качало на высоких каблуках, и через несколько метров она навзничь упала в грязь. Я пошел к ней, чтобы помочь подняться, но прежде, чем успел подойти, она вытащила из кармана нож и направила его на меня.

– Пошел к черту! – закричала она. – Я тебя зарежу, понял?

Я остановился и снова поднял руки. Пока женщина поднималась, спросил ее как можно спокойнее:

– Просто скажи мне: что ты видела?

Женщина попятилась и стала махать ножом перед собой, как будто сражалась с привидением.

– У меня есть связи, чтоб ты знал! Так что смотри у меня!

Когда женщина отошла от меня на десяток метров, она развернулась и снова бросилась бежать. Пару раз оборачивалась через плечо. Я не двигался с места. На самом деле это не имело большого значения. Я получил ответ, которого искал. Она увидела, она почувствовала. И все равно я хотел знать, что именно.

* * *

Я вернулся домой и опустился на стул. Рождество. Сегодня Рождество. В душевой был кто-то, кто добровольно посвятил праздничный вечер тому, чтобы с ожогами и в мучениях бежать через луг.

Я расслабился, отпустил привычные понятия о правильном и неправильном, о добре и зле, и понял. When in trouble, when in doubt, run in circles, scream and shout.[22] Я и сам был таким.

Если бы обстоятельства изменились, то моя тоска по лугу могла бы выглядеть именно так. Гореть и бежать, бежать и кричать, чтобы заглушить что-то другое или избежать его. Вместо ужаса я почувствовал спонтанную нежность к человеку, чей внутренний мир был так похож на мой. На каком-то уровне все мы хотим пасть или сгореть. Я достал бумажку с телефоном Томаса и посмотрел на нее.

Срок предложения скоро истекал.

Может быть, это можно объяснить происшествием в туннеле, но мои понятия о морали ослабли, и возникло стремление выбраться, прекратить быть таким, каким я сам себе казался. Я набрал номер. Томас ответил на пятом гудке, и я услышал, что он пьян. На заднем плане звучала музыка, но не было слышно голосов.

– Але?

Я хотел повесить трубку, по большей части из-за того, что Томас так грустно проводит Рождество, но замялся на пару секунд, и за это время Томас успел спросить: «Это Йон?», и я признался, что это я.

– О'кей, – сказал Томас. – Супер. Так ты в деле?

Я представил себе картину, которую нарисовал мне Ларс. Этот самый Томас в кроватке, обнимает папу и маму, получив в подарок долгожданный замок из лего.

– Да, – сказал я. – Я в деле. При условии, что…

Томас перебил меня:

– …никто не пострадает, и так далее. Можешь не волноваться, такое не планируется.

– Что за дом тогда?

– Дом на Лидингё. Хозяева уехали на Рождество, и все такое.

– Откуда ты знаешь, что они уехали?

Длинный пьяный вздох.

– Папашины приятели. Знаю их. Знаю, где у них вещички.

– А что, если это месть?

– О чем ты говоришь? Откуда ты такое взял?

– Ниоткуда. Подумалось просто.

– Плюнь на это. Я к тебе приду завтра в шесть часов.

Не успел я повесить трубку, как уже пожалел о том, что сделал, и проклял себя за свое импульсивное поведение. Натянул свитер, подаренный мамой, на колени и подогнул под себя ноги, так что сидел в кресле, как будто свернувшись в клубок. Этого бы не случилось, если бы владельцы магазинов были чуточку щедрее. Это их вина, черт их побери.

Я хотел бежать, выть, гореть. Вместо этого я апатично сидел на кресле, уставившись на умирающий розовый куст, и представлял себе, как сани Санта-Клауса сбивает крылатая ракета. Все упаковки с подарками для детей превращаются в пепел, кишки оленей сыплются на покрытую снегом землю, а Санта-Клаус повисает, проткнутый шпилем городской ратуши.

На следующий день в двенадцать часов у меня было забронировано время в душевой. Если бы я не ждал этого, то опять бы сломался. Восемь-девять раз прослушал «Somebody», сидя около проигрывателя и машинально поднимая и опуская иглу. Попробовал послушать «Blasphemous rumours», но уже первые пропетые с придыханием ноты нагнали такую тоску, что я вместо этого послушал «Somebody» еще несколько раз.

Было ровно двенадцать, когда я потянул на себя дверь прачечной и обнаружил, что обе машины работают. Бронирование времени на стирку не совпадало с бронированием внутреннего помещения. Новый ключ немного заедало, но дверь открылась. Я вошел внутрь, зажег свет и закрыл за собой дверь.

В гладкой поверхности содержимого ванны было что-то гипнотическое. Я придвинул нож и полотенце и сел на табуретку, поставив локти на колени. Не отрываясь смотрел на черную массу.

Когда я немного посидел так, во мне еще больше укрепилась уверенность, что под зеркальной поверхностью что-то шевелится. Каким-то невероятным образом, который никак не соотносился со здравым смыслом, я также понял, что это нечто гораздо больше ванны. Голубой кит, который плавает в раковине. Легко написать это словами, но представить себе это сложно, и я почувствовал головокружение, когда нарушилась трехмерность пространства. Как будто ванна была не физическим объектом, занимающим часть пространства, а просто отверстием.

Мою правую руку по-прежнему саднило, поэтому я неловко порезал себе левую. Порез получился глубже, чем я планировал, и кровь быстро заструилась в ванну. Не раздумывая больше, я погрузил руку в черноту и закрыл глаза.

Когда примерно через час вернулся домой, довольно долго простоял посреди комнаты, пытаясь вернуться к тому, что называют реальностью. Моя кожа была пористой пограничной поверхностью, и фрагменты меня парили в другом мире, бесконечно далеком и абсолютно близком. Я разделся, взял пластмассовый кувшин и пошел в туалет, где облил себя холодной водой, не обращая внимания на то, что разливаю воду по полу. Когда насухо вытерся махровым полотенцем и постепенно начал занимать свое место в реальности, сел за письменный стол и открыл блокнот «Другое место».

* * *