Один раз она несла кувшин с инструментами, замоченными в едкой жидкости, по сравнению с которой кузи показалось бы пустяком, споткнулась и пролила несколько капель. Мелан ударила ее по лицу на глазах у Кевы и еще одной дама’тинг. Ни та ни другая не сказали ни слова, их больше волновали инструменты, а не ее распухшая скула.

Воин, что лежал перед ними на столе, забился в агонии, когда они срезали черную ткань вокруг глубокой раны в животе. Невесты бросили осколки керамических защитных пластин в пальмовую корзину, и те, от крови мокрые, звякнули.

Кева швырнула Мелан пару шелковых шнуров:

– Привяжи его.

Мелан взяла один и протянула Инэвере второй:

– Пошевеливайся и делай, как я. – Она намотала шнур на кулаки, оставив между ними отрезок длиною в предплечье.

Обдумывать инструкции было некогда, потому что Мелан с поразительными скоростью и грацией накинула шнур на запястье воина, отпрянула и выпрямила его руку, воспользовавшись принципом рычага. Тот попытался вырваться, но Мелан знала, под какими углами его плечо слабее всего, и не позволила.

– Живо! – крикнула она, когда мужчина неуклюже простер к ней другую руку.

Инэвера рванулась вперед, пытаясь повторить действия Мелан. Захватила шелковой петлей запястье шарума, но толком не поняла, куда шагнуть и как переместить свой вес по примеру Мелан. Шарум нанес ей удар слева, и затрещина Мелан показалась поцелуем.

Инэвера рухнула на пол, Кева зашипела и погрузила два напряженных пальца в плечевой сустав воина. Его руку свело судорогой, и у Инэверы появилось время, чтобы расправить шнур и повторить попытку. Кева раздраженно глянула на Мелан, а та, в свою очередь, молча и яростно уставилась на Инэверу. Они зафиксировали воина распростертым. Дама’тинг силком влила ему в глотку сонное снадобье, и вскоре он обмяк. Невесты резали, не обращая внимания на кровь и другие, более гадкие жидкости, что пятнали их белоснежные одежды.

– Это не поможет, – выдохнула Кева спустя какое-то время.

– Без магии хора ему не выжить, – согласилась вторая невеста и посмотрела на Мелан. – Отнеси его в катакомбы.

Мелан кивнула, и они с Инэверой взялись за ручки носилок, что свисали с краев операционного стола. Воин был куда тяжелее обеих девушек, вместе взятых, но Инэвера привыкла к тяжелому труду и не сбилась с шага. Асави метнулась вперед, открыла люк, и дама’тинг повела их вниз, в темноту.

Асави дождалась, когда Инэвера и Мелан спустятся, и захлопнула крышку, оставила их в кромешном мраке. Тот царил, пока Кева не воспользовалась светящейся демоновой костью и не осветила путь к каменной палате с еще одним операционным столом. В стену была врезана стальная дверь, Кева отперла ее ключом, который висел у нее на шее, и их взорам явилось нечто вроде набора кусков угля и почерневших костей. Алагай хора. Она выбрала средних размеров кусок и затворила дверь, та мелодично щелкнула: сработал запирающий механизм.

– Отсос, – скомандовала Кева.

Мелан подогнала устройство из трубок и мехов, управлявшееся ножной педалью. После чего вставила трубку в открытую рану воина, чтобы перекачивать кровь в стеклянный сосуд, а Инэвера принялась ритмично давить на педаль.

Дама’тинг очистила края раны, сперва убрала кровь, а после выбрила участок вокруг. Пока они трудились, Асави приготовила кисточки и плошку с чернилами.

– Инэвера, подойди ближе, – позвала Кева.

Асави сменила ее за педалью, и Инэвера подошла к невестам, стараясь не помешать.

Не глядя на нее, Кева заговорила:

– Сначала сифонная метка, ее рисуют на северном краю раны. – Она окунула кисточку в чернила и начертила странный символ.

Инэвера смотрела во все глаза и ждала, что чернила засияют, но этого не произошло.

– Дальше – метки для силы, стойкости и крови. – Кева быстро нарисовала их, расписывала плоть шарума по часовой стрелке и наносила метки в соответствии с частями света.

– Теперь их нужно объединить. – Кева начертила четыре одинаковые метки в промежутках так, что получился восьмиугольник.

Покончив с этим, она подала знак второй дама’тинг, которая выставила осколок демоновой кости. Едва кость приблизилась к ране, метки Кевы и в самом деле яростно вспыхнули.

– В метках нет магии, – объяснила Кева, – но они вытягивают ее из кости демона и заставляют силу алагай служить цели Эверама.

Инэвера смотрела с разинутым ртом, как смыкается плоть шарума. Рана затягивалась, как сливаются воедино две пригоршни воды. Через считаные мгновения от нее остался лишь шрам. Новая плоть оказалась бледнее, не будучи тронута ни солнцем, ни песчаными бурями, и выглядела даже здоровее, чем кожа вокруг нее.

– Хвала Эвераму, – благоговейно прошептала Инэвера. – С такой магией шарумам не придется умирать.

Кева печально покачала головой:

– Если бы! Самые тяжелые раны не исцеляет даже магия хора, а за наше могущество приходится платить. – Она кивнула на демонову кость, которая раскрошилась в руке второй дама’тинг. – Лечение – самое дорогостоящее применение магии, к нему не прибегают без острой нужды. Пусть алагай – бедствие, которому не видно конца, но их костей меньше, чем жизней, которыми мы расплачиваемся за их сбор. Эту силу нужно использовать экономно.

– И тайно, – строго добавила вторая невеста. – Шарумы и так чересчур беспечно относятся к своим жизням. Одному Эвераму известно, каких вершин глупости они достигнут, если узнают о нашем могуществе. Пусть лучше выздоравливают естественным путем, когда возможно.

Кева кивнула:

– Этого мы подержим отдельно от братьев – одурманенным и как бы «поправляющимся».

– Но разве он не нужен, чтобы защищать нас от алагай? – удивилась Инэвера.

Мелан прыснула, и Кева зыркнула на нее:

– Спасибо тебе, дочь, за то, что добровольно вызвалась отнести этого воина в шатер и весь оставшийся день отстирывать бидо.

Мелан напряглась, но поклонилась:

– Прошу прощения за непочтительность, мать.

Кева махнула рукой:

– Принято. Захвати с собой Асави.

Девушки подхватили носилки с исцеленным шарумом и понесли прочь из палаты. Вторая дама’тинг освещала им путь костью демона. Не зная, что делать, Инэвера застыла столбом.

Когда все ушли, Кева вновь повернулась к ней:

– Мелан плохо воспитана, но права. Копье Пустыни защищают не воины, а меченые стены. Пока Избавитель не явится вновь, алагай’шарак останется лишь поводом для мужской гордыни, унося жизни ради побед, которые ничего не стоят.

Инэвера округлила глаза от услышанного кощунства. Соли и Касаад рисковали собой в Лабиринте каждую ночь. Все ее деды, дядья и прочие предки по мужской линии на три столетия погибли в Лабиринте, она всегда считала, что и ее сыновей ждет та же участь. Это не может быть сугубо мужской гордыней.