— Что же мне делать? — беспомощно сказала Нелл.

— Ну, вы можете выйти замуж за того, другого, мужчину, о котором говорили, и быть с ним разумно счастливы, или же вы можете выйти за Вернона и быть несчастной с отдельными периодами блаженства.

— А вы бы что выбрали? — прошептала Нелл.

— О, я бы вышла за Вернона и была несчастна, но некоторым нравится получать удовольствие с горем пополам.

Нелл встала. В дверях она обернулась — Джейн не пошевелилась. Она полулежала, откинувшись к стене, и курила, полузакрыв глаза. Она была похожа одновременно на кошку и на китайского идола. Нелл охватила волна ярости.

— Я вас ненавижу! — вскричала она. — Вы отняли у меня Вернона! Да, вы! Вы плохая… вы — злая! Я знаю, я чувствую. Вы дурная женщина.

— Ревнуете, — спокойно сказала Джейн.

— Значит, признаете, что есть за что? Это не Вернон вас любит — он не любит и никогда не будет вас любить. Это вы хотите захватить его.

Наступила напряженная тишина. Потом Джейн, не меняя позы, засмеялась. Нелл выбежала прочь из ее квартиры, не сознавая, что делает.

4

Себастьян часто бывал у Джейн. Обычно он заходил после обеда, предварительно позвонив. Оба находили странное удовольствие в обществе друг друга. Джейн поверяла Себастьяну, как она сражается с ролью Сольвейг: трудная музыка, трудно угодить Радмогеру, еще труднее — себе. Себастьян делился с Джейн своими честолюбивыми мечтами, ближайшими планами, смутными идеалами будущего.

Как-то вечером, когда они, наговорившись, замолчали, он сказал:

— Легче всего мне бывает разговаривать с тобой, почему — не знаю.

— Ну, в некотором роде мы с тобой одной породы, верно?

— Разве?

— Я так думаю. Не внешне, а по существу. Оба любим правду. Оба принимаем вещи такими, как они есть.

— А другие нет?

— Конечно нет. Нелл Верикер, например. Она все видит так, как ей показали, или так, как хочет видеть.

— Раба условностей?

— Да, но есть и другая крайность. Джо, например, гордится тем, что не считается с условностями, а это приводит к узости и предубежденности.

— Да, ей лишь бы быть «против» — не важно, против чего именно. Она такая. Ей нужен бунт. Она никогда не пытается как следует разобраться и оценить по достоинству предмет, против которого бунтует. Вот почему мое дело безнадежно. Я преуспеваю, а она обожает неудачников. Я богат — значит, от брака она ничего не потеряет, а выиграет. Даже то, что я еврей, в наше время не так уж плохо.

— Даже модно, — засмеялась Джейн.

— И все равно, Джейн, у меня такое чувство, что я ей нравлюсь.

— Вполне возможно. У нее неподходящий для тебя возраст, Себастьян. На твоей вечеринке тот швед сказал удивительно верно, что разделенность во времени страшнее разделенности в пространстве. Если кого-то не устраивает твой возраст, это безнадежно. Может быть, вы созданы друг для друга, но родились в разное время. Звучит нелепо? Если бы ей было тридцать пять, она бы тебя любила до безумия — такого, как ты есть. Любить тебя суждено женщинам, а не девочкам.

Себастьян смотрел на камин. Был холодный февральский день, и на углях были сложены дрова — Джейн не признавала газовые камины.

— Джейн, ты не задумывалась, почему мы с тобой так и не влюбились друг в друга? Платоническая дружба — большая редкость. Ты очень привлекательна. В тебе есть нечто от сирены — оно проявляется бессознательно, но оно есть.

— В нормальных условиях могли бы.

— А разве мы не в нормальных условиях? О, минутку! Я понял. Ты хочешь сказать, что эта роль уже занята.

— Да. Если бы ты не любил Джо…

— И если бы ты… — Он замер.

— Ну? — сказала Джейн. — Ты знаешь, не так ли?

— Да, пожалуй. Хочешь об этом поговорить?

— Ни в малейшей степени. Какой смысл?

— Джейн, ты согласна с теми, кто считает, что, если чего-то сильно захотеть, оно придет?

Джейн призадумалась.

— Нет, вряд ли. Случается столько всего, ждешь ты его или не ждешь. Если тебе что-то предлагают, хочешь не хочешь, приходится решать, брать или не брать. Это судьба. Ну, а приняв решение, иди и не оглядывайся.

— Чую дух греческой трагедии. Электра у тебя в крови. — Он взял со стола книгу. — «Пер Гюнт»? Вижу, ты врастаешь в Сольвейг.

— Да, опера скорее про нее, чем про Пера. Знаешь, Сольвейг — девушка удивительного обаяния: такая бесстрастная, такая спокойная — и в то же время убеждена, что ее любовь к Перу — единственное, что есть в небесах и на земле. Она знает, что нужна ему, хотя он ей этого никогда не говорил. Она отвергнута и покинута, но ухитряется его дезертирство сделать решающим доказательством его любви. Музыка Радмогера потрясающая. «Благословен будь тот, кто сделал мою жизнь благословенной!» Показать, что любовь мужчины может превратить женщину в этакую бесстрастную монашку — трудно, но прекрасно.

— Радмогер тобой доволен?

— Временами. Вчера он послал меня к черту и тряс так, что зубы стучали. Он был прав, я пела неверно, мелодраматично. Сольвейг должна быть мягкой, нежной и ужасно сильной, как Радмогер и говорил в первый день. Снег, ровный снег, с пробегающими по нему чистыми узорами.

Она перевела разговор на оперу Вернона.

— Она уже закончена. Я хочу, чтобы он показал ее Радмогеру.

— А он?

— Думаю, хочет. Ты ее видел?

— Только в отрывках.

— Что ты о ней думаешь?

— Сначала ты, Джейн. В том, что касается музыки, ты разбираешься не хуже моего.

— Опера довольно сырая. Перегружена. Он пока не научился управляться с материалом, но материала — прорва. Ты согласен?

Себастьян кивнул.

— Полностью. Я больше прежнего уверен, что Вернон сделает революцию в музыке. Но сейчас скверные времена. Ему придется столкнуться с тем фактом, что все им написанное — это, как говорится, не коммерческое предприятие.

— Ты хочешь сказать, ее никто не захочет ставить?

— Вот именно.

— Ты мог бы поставить.

— По дружбе, хочешь сказать?

— Вот именно.

Себастьян встал и стал расхаживать по комнате.

— На мой взгляд, это неэтично, — сказал он наконец.

— А кроме того, ты не хочешь терять деньги.

— Правильно.

— Но ведь ты можешь позволить себе лишиться какой-то суммы так, что этого и не заметишь?

— Я всегда замечаю потерю денег. Это… задевает мою гордость, что ли.

Джейн кивнула.

— Понятно. Но, Себастьян, я не думаю, что тебе придется терять.