– А тебе никогда не приходило в голову, что угрожать Избраннику Ангелов – это очень глупо?

– Отпусти меня, – велел Страх.

– Похоже, твоя мама тебя вежливости не учила, – сокрушенно констатировал Нев все тем же равнодушным голосом.

Нити шевельнулись и подтолкнули Страха в спину. В сторону ограждения балкона.

– Нет… Перестань… Не надо… – с каждым словом надменности в голосе становилось все меньше, а ужаса – больше.

Нев отстраненно наблюдал за тем, как, повинуясь воле нитей, Страх перебирается через ограждение, но все еще держится за него дрожащими руками. Теперь они снова были лицом друг к другу, хоть и на гораздо большем расстоянии. Выражение лица чеха и мольба в его глазах стали своеобразным спусковым крючком: злость вдруг испарилась, невидимые нити лопнули. Нева «отпустило», и в ту же секунду он отпустил Страха. Тот, конечно, все еще стоял по другую сторону ограждения, намертво вцепившись в него, но перелезть обратно ему будет уже несложно.

– Больше никогда, слышите, никогда не смейте мне угрожать, – уже совсем другим голосом – с нотками возбуждения и волнения – потребовал Нев. – И никогда не смейте угрожать Лилии.

Сказав это, он резко повернулся и стремительно пошел прочь.

Саша замерла перед тяжелой дубовой дверью, прислушиваясь к звукам за ней, но не услышала ровным счетом ничего. Впрочем, Войтех там один, что она могла услышать? Она посмотрела на свои руки, в одной из которых держала за «ушки» две чашки, стараясь не касаться нагретой поверхности, а в другой – фонарь, а затем перевела взгляд на дверь. Открыть ее в таком положении было затруднительно, поэтому она выключила фонарь, положила его на пол и всем телом навалилась на дверь, стараясь не расплескать чай. Та тихо скрипнула, пропуская ее внутрь.

В небольшой комнате царил полумрак и пахло нагретой пылью. Еще днем Страх притащил сюда обогреватель, чтобы изучить документы, пока Нев и Ханна занимались библиотекой, но в итоге забрал самое интересное и вернулся в свою комнату на первом этаже. По мнению Вани, там было удобнее прятать то, что он не хотел показывать им. А вот обогреватель остался, и Войтех, видимо, снова его включил. На широком столе лежали какие-то бумаги, которые Страх не посчитал интересными, и стоял стационарный фонарь. А вот Войтеха Саша не увидела. Либо он находился во второй комнате штаба, либо уже успел уйти отсюда. Саша не брала с собой передатчик с камерой, не желая ничего транслировать остальным, а потому Ваня не мог ей сообщить, если он действительно ушел.

Какое-то неясное движение в темноте привлекло ее внимание, и только тогда она заметила молчаливую фигуру у одного из окон. Войтех стоял к ней спиной, разглядывая что-то через грязное стекло и погрузившись в свои мысли. Он не мог не услышать ее, но Саша все же решила обозначить свое присутствие и голосом.

– Я принесла чай, – робко сказала она, закрывая за собой дверь. – Подумала, что тебе это нужно.

– Спасибо, – отстраненно ответил Войтех. – Как там дела? Все в порядке?

– Нев решил более подробно изучить библиотеку, – Саша подошла к нему ближе. – Возможно, сможет найти что-то полезное.

– Возможно, – эхом повторил он. После небольшой паузы Войтех добавил: – Ты прости, чай мне сейчас едва ли поможет. Но я рад, что ты пришла. Что ты здесь.

Она поставила чашки на стол и подошла совсем близко, чтобы видеть его лицо, но он так и не повернулся к ней, поэтому ей оставалось только коснуться его плеча, разглядывая профиль.

– Что я могу сделать для тебя?

– Не знаю, – он едва заметно качнул головой. – Просто быть? С тех пор, как мы первый раз отправились в погоню за тайной, я заметил, что только рядом с тобой у меня получается… справляться с проблемой. Все, что я умею делать сам, – это проваливаться в глубокую яму, где нет ни света, ни звуков. Где мои собственные чувства притупляются до иллюзии полного их отсутствия. Это помогает снять боль, но не помогает… пережить ее. Я словно замораживаю больное место, заставляю себя забыть о нем. Оно не лечится. Лишь, затаившись, ждет, когда сможет снова напомнить о себе. Уничтожить меня. Оно пытается сделать это даже сквозь заморозку. Эти два с половиной года ты задавала неудобные вопросы, бередила мои раны, о которых я пытался забыть. В то же время ты заставляла меня иначе взглянуть на них. Выговорить. Выплеснуть. Разозлиться на тебя и на самого себя заодно. Чем-то это помогало. Помогало оставить все в прошлом. Мне еще ни разу не удалось сделать это самому. Может быть, и сейчас тебе удастся сотворить маленькое чудо?

Саша улыбнулась. Грустно и немного мечтательно, как обычно улыбаются люди, вспоминая что-то хорошее о тех, кого больше нет рядом.

– Он гордился тобой, – сказала она, даже не пытаясь контролировать голос, все равно ей это не удалось бы. – Рассказывал мне о тебе, когда мы как-то курили вместе, и в его словах было столько восхищения. Я тогда напала на него за то, что он не звонил тебе, спрашивала, неужели ему было не страшно за тебя. Он сказал, что ты никогда бы не позволил себе умереть сломавшимся неудачником. Вот погибнуть, как герой, – да. И, кажется, он решил взять с тебя пример в этом.

– Нашел в чем, – Войтех попытался усмехнуться, но у него перехватило дыхание, и ему пришлось замолчать, прикрыв глаза и прикусив губу. Прошло довольно много времени, прежде чем он заговорил снова: – Я всю жизнь в каком-то смысле соревновался с ним. Семь лет – это очень много. Особенно когда тебе три, а ему десять, тебе семь, а ему четырнадцать. Он был моим героем. И я знал, что мне его никогда не превзойти. Наверное, именно поэтому я так старался соответствовать представлениям нашего отца о хорошем сыне. Только в этом я реально чувствовал собственное превосходство. И мечту себе выбрал такую, которая могла бы нас сравнять. Думаю, он видел это. И дразнил меня, легко и изящно разбивая мои аргументы о том, как надо жить. Я говорил ему о здоровье, о долге, о приличиях. Он смеялся в ответ и утверждал, что единственное, чего мы по-настоящему должны, – это жить в собственное удовольствие. Он возводил эгоизм в ранг религии. Так и жил. Нам ничего не оставалось, кроме как смириться с этим и мысленно готовить себя к тому, что однажды он допрыгается. Будет убит в драке, разобьется пьяным на машине или перейдет на тяжелые наркотики и умрет от их передозировки. Ничего из этого так и не произошло, потому что он действительно себя любил. По-настоящему. И жизнь любил, а потому никогда не рисковал ею. До тех пор, пока не решил спасти меня. – Войтех снова ненадолго замолчал, словно задумавшись, и добавил: – А я выбрал спасти тебя. И он знал, что я это выберу.

– Знал, – согласилась Саша, после этого тоже надолго замолчав. Сердце разрывалось от жалости к Войтеху и одновременно от признательности Карелу. Если бы не он, они бы не стояли сейчас здесь. Он сказал ей, что не бывает подходящих моментов, что-то может случиться с ней или с ним, и они не успеют поговорить. И дал им еще одну возможность поговорить ценой своей жизни, а она стоит здесь и снова думает, что сейчас не время. Ведь какое Войтеху может быть дело до ее брака, когда у него погиб брат? – Он спас нас обоих, – почти ненавидя себя, сказала она.