– Но к ужину ты освободишься? – многозначительно уточнила та уже на пороге; стриг улыбнулся:

– Ну, разумеется. Ужин пройдет в точности согласно планам.

Девица плотоядно закусила губку. Фон Вегерхоф щелкнул зубами. Курт покривился.

– Какая гадость, – вынес вердикт он, когда дверь закрылась. – У этой помеси грызуна с кошкой не все дома, или она лечится кровопусканием?

– Занятно; а о знании языков меня не предупреждали, – заметил стриг, усаживаясь во главе стола, и Курт, пристроившись рядом, отмахнулся:

– Нет знаний. Tout peut arriver[48], как говорил наш наставник по безоружному бою, а посему я не упускал возможности выяснить, что́ именно он и прочие instructor’ы бормочут под нос, передавая нам свои умения. От вышеупомянутого наставника, правда, в памяти осталась все больше одна фраза – «cela ne vaut rien»[49].

– Произношение хромает, – приговорил фон Вегерхоф, – но если поработать…

– К чему?

– Tout peut arriver, повторяя слова твоего наставника.

Сказанное хозяином дома Курт пропустил мимо ушей – он смотрел на блюдо перед собою, всерьез решая, следует ли выбирать выражения или лучше всего высказать все то, что сейчас вертится в мыслях.

– Ты смеешься, – выговорил он, наконец оторвав взгляд от запеченных улиток, выложенных на тарелке с издевательским изяществом.

– Ты обязан это попробовать, – не скрывая глумливой улыбки, возразил стриг. – Во-первых, как знать, в какую ситуацию ты попадешь в будущем, и не придется ли употреблять чего похуже; начинай привыкать. Во-вторых, тебе предстоит жить некоторое время в обществе тех, кто будет посмеиваться над тобой, глядя, как ты давишься и кривишься. Вопреки всеобщему мнению, ульмцы вполне осознают, скажем так, непривычность сего блюда, а также тот факт, что требуется определенное волевое напряжение, дабы отведать его впервые, и всякого, неспособного на это, будут почитать слабым. Ну, а в-третьих, Гессе, это действительно вкусно.

– Где вы берете эту дрянь такой ранней весной? – поинтересовался Курт, нехотя опустив взгляд снова в блюдо перед собою.

– Из подвала, – с готовностью пояснил фон Вегерхоф. – Разводятся в больших бочках; если поддерживать нужное тепло, они прекрасно переживают зиму. Правда, сейчас они много дороже, нежели будут через месяц-другой; ко всему прочему, в «Риттерхельме» их готовят и подают неправильно. Вкусно, но немного не то. Мой повар выдерживает их над углями на решетке, отчего они приобретают неповторимый аромат, какого не добьешься просто в печи. А кроме того, к этому блюду полагается одно дополнение, – с видимым удовольствием продолжил фон Вегерхоф, указав гостю на крохотную серебряную тарелочку с тонкими, прозрачными, как стекло, ломтиками лимона. – Propaedeutica[50]для новичков: аккуратно подхватываешь улиточку вилкой, потом на ту же вилку накалываешь дольку… И самое важное – после всего этого глоток темного пива. Попробуй. Не пожалеешь.

– Говорить о деле ты, судя по всему, не станешь принципиально, пока я этого не сделаю, – пробурчал Курт недовольно, с омерзением выуживая плотный комочек из раковины. – Придется.

– Ну, как? – осведомился стриг, когда он, готовясь к приступу тошноты, проглотил кисловатый кусок, почти не жуя.

– Странно, – вынужденно сознался Курт, не спеша делая глоток терпкого горьковатого пива. – Однако, должен признать, не столь омерзительно, как я ожидал.

– Сказать, что очень вкусно, самолюбие не позволяет?

– Вкусно, – сдался он. – Fateor[51]. И даже доем до конца… Как я понимаю, я только что видел того единственного человека, который знает, кто ты такой? Возможно, не мне тебя учить, однако не кажется ли тебе, что это несколько… неосторожно? Женщины существа переменчивые, и как знать…

– Эта – не проболтается, – возразил фон Вегерхоф уверенно. – Даже если не брать во внимание тот факт, что она влюблена в меня до потери памяти, она искренне полагает, что, случись что, встанет на костер вместе со мною, а это, согласись, стимул неплохой. О моей службе в Конгрегации ей, разумеется, не известно.

– Это что же – твоя заначка, чтобы не бегать на охоту лишний раз? – брезгливо спросил Курт. – Что-то вроде бутылки на полке? И что ты станешь делать с этой бутылкой, когда по ней пойдут трещины?

– Что-то от меня ускользает тайный смысл твоих иносказаний. Что ты подразумеваешь под этим?

– То, что со временем молодая любовница с извращенными наклонностями становится старой нянькой-кормилицей. Что ты будешь делать, когда ей стукнет лет сорок? Выгнать – начнет болтать; продолжать прежнюю линию… – Курт передернулся. – Бр-р… Я понимаю, что ты и сам не мальчик, однако сомневаюсь, что тебя особенно привлекают ровесницы.

– Ну, так долго я ждать не намереваюсь, – разъяснил фон Вегерхоф уже менее охотно. – Выдам ее замуж; это довольно просто. Первое – познакомить с тем, кто ей точно придется по душе. Второе – напомнить о традиционных женских мечтах; муж, семья, пироги, дети… Ну, а третье – сделать так, чтобы она захотела сменить загадочного вечного любовника на вполне понятного, родного и близкого мужа. Наскучить же женщине настолько, чтобы она возжелала от тебя уйти, – несложно. После чего ею же совершается долгий тяжелый разговор, бурное прощание, и все остаются довольны. От упреков в мою сторону удерживает тот факт, что она ушла сама, переполненная даже, быть может, чувством вины по этому поводу; от желания откровенничать – страх перед Инквизицией.

– Отработанная схема?.. А какого мнения отец Бенедикт о твоих вычурах?

– А о твоих? – парировал стриг. – Я, замечу, кроме, как ты выразился, бутылки на полке нахожу в происходящем и простые удовольствия, без которых коротать вечность, согласись, довольно тоскливо.

– И много попадается таких мышек, тяготеющих к роли пайка?

– А тебе – неужто мало встречалось любительниц парней со Знаком? Отчего, думаешь, инквизиторы имеют такой успех у дам?.. Кроме того, – продолжил фон Вегерхоф серьезно, – я уже упоминал, что данный процесс не столь тривиален и прост, как кажется. И, чтоб ты знал, жертва испытывает не меньшее удовольствие, хотя и несколько иного характера; в том случае, разумеется, если не стои́т цели вызвать страх и усугубить боль намеренно.

– Откуда тебе-то знать? – не сдержав откровенной неприязненности, бросил Курт, и стриг тяжело усмехнулся:

– Не забывай – я сам через это прошел.

Курт умолк, глядя в как-то незаметно опустевшее блюдо перед собою. Вообразить фон Вегерхофа в роли жертвы не выходило, и представить себе, каким он мог быть человеком, тоже не удавалось никак.