Коля вернулся дней за 20 до моего прибытия, и мы с ним опять стали летать. Поначалу я хромал, ходил с палкой. Летал недели две с начпродом по хуторам, собирали в кассеты еду для полка — яйца, баранину, картошку. Летчики шутили: «Вон смотри, пищеблок летит». Потом начал летать днем на разведку — погода стояла плохая. Таганрог облетаю над Азовским морем — и насушу. Там разведываю дороги. Потом опять на море и домой. Как-то штурман говорит: «Шестовку видишь?» — «Вижу. Ну чего?» — «Ты что, не знаешь чего, связь рвать надо!» Пошел, колесами бу-бух. Летим дальше. Прилетаю и над крышей столовой метрах на десять крючка дал. А на стойке шасси болтались оборванные провода. Они по крыше прогрохотали. Командир полка (в это время уже был майор Анатолий Калашников) на меня: «Засранец! Такой-сякой! Мало тебе?! Убиться захотел?! Дурак ты этакий! Если бы провода на винт намотались, у немцев бы остался. — Потом говорит: — Хватит ему провода рвать». Начали бомбы вещать и туда. Чем хорош По-2? Я был доволен, что летаю на этом самолете. Он везде нужен. Мы и днем летали, и ночью бомбили. На каком самолете еще это можно было сделать? Их не было!

Ну ладно, летаем дальше, бомбим. Летом базировались под Таганрогом. Вечером смотрим — грозу натягивает с запада. Я должен был идти лидером. Подвесили мне 4 напалмовые картонные бомбы, а под центроплан два здоровых САБа. Я еще сказал, чтобы повесили их на крайние бомбодержатели, так ведь нет — под центроплан. Я должен был вылететь на цель, отбомбиться и повесить САБы, а за мной вылетала эскадрилья. Командир полка говорит: «Взлетаешь, если через 15 минут не вернешься, выпущу эскадрилью, а ты покрутишься, подождешь, потом повесишь САБ, отбомбишься напалмом». Я взлетел, тут гроза. Отбомбиться можно только по передовой, но я не успеваю, поскольку через 15 минут взлетит эскадрилья и уткнется в грозу. Я развернулся, пошел на посадку. Штурман дал ракету, я сел, заруливаю, хвостом на ветер поставил. Мотор выключил, БЗ подошел. Инженеру говорю: «Выверни взрыватели». Что-то он отмахнулся и по делам своим убежал. Техник забрался на крыло: «Глазов, надень струбцинки, а то у меня управление рвет». Он нагнулся в штурманскую кабину, где у него струбцинки были спрятаны. А у штурмана в кабине шарики бомбосбрасывателя по три с каждой стороны (в моей только аварийный сброс). Снимаю шлем перчатки, кладу под козырек. И тут — пах! Хлопок, как выстрел, и под самолетом пламя. Техник нечаянно зацепил за один из шариков, и САБ упал с бомбодержателя, будь он подвешен под крылом, то укатился бы, а тут он ударился о костыль и застрял, а ветер с хвоста… Самолет сразу охватило пламя. Мгновенно. Я ничего не вижу — страшное дело, когда горит огонь яркостью в миллионы свечей. Шофер с испугу убежал. Я сел за руль, отъехал. Сел и за голову схватился. Самолет горит, бомбы напалмовые, патроны начали рваться, треск стоит, а рядом самолеты полка. Гасить нечем… Захожу на КП. Командир говорит: «Ну, докладывай». — «Чего докладывать — вон горит». Хорошо, что никто больше не погорел. Что осталось от самолета? Коленчатый вал, шатуны и пулемет. Все остальное расплавилось в порошок… Трибунал. Мне, как командиру звена, не принявшему меры по обезвреживанию взрывателя представление на второй орден Красного Знамени порвали. Штурману звездочку не дали, а технику дали 8 лете заменой тремя месяцами штрафной роты — кого-то надо наказать, самолет-то сгорел. Месяца через три он вернулся в полк — искупил вину кровью.

Летаем дальше. Какие нам задания ставили? Положим, дают бомбить железную дорогу. На полк выделяют 100 километров. Каждому экипажу дают станцию. И вот весь полк одновременно наносит удар по всей длине пути. Прилетели. Бомбы подвешивают, горючим заправляют, и еще вылет. В одну из ночей нам дали станцию Зеленый Гай. Мы до нее не дошли. Проходим Пологи возле Мелитополя. Это километров 110 за линией фронта. Мне штурман говорит: «Видишь?» — «Вижу». Вся станция забита эшелонами. «Что делать?» — «Да там, наверное, Петька или Костька работать будет». Нам же никто не говорил, кому какую станцию дают — ты получил задание, отваливай. «Давай полусоточку шуранем. Станция большая, махнем штучку, пусть загорится, чтобы другим легче было. Да и нам полегче лететь». — «Давай». Высота 1500, расстояние до станции километров 6–8. Чем ближе подлетаю, тем больше газ убираю, со снижением иду. Мотор на малых крутится, а с глушителем ШПГ так он просто шипит и пламени не видно. Планирую. Высота метров шестьсот. Он говорит: «Так… так… держи… Сброс!» Я сразу газ и в разворот с набором высоты. Кружечек сделал, посмотрел — хороший взрыв, осколки летят до самолета. Он говорит: «Заходи еще». Заходи так заходи. Заходим еще. Уже на газу идем. Самолет качает на взрывах. Видно, эшелон с горючим, боеприпасами, там грохот, дым стоит. Высота 600 метров. Он меня подправляет. Бросаем в другое место. Потом на обе горловины зашли, чтобы ни один эшелон не шел. Так мы шесть раз и заходили. Отбомбились. Штурман говорит: «Становись в вираж, я сейчас немчуру погоняю. — Все две с лишним тысячи патронов туда выпустил. — Все. Можешь, дать зеленую ракету, путь свободен». Ни одного выстрела по нам сделано не было!

Прилетаем домой. Командир кричит: «Шибанов! Ты опять хулиганишь! То там, то здесь! Цель не свою бомбишь». — «Пусть на мою летят». — «Аты что? Дальше лететь не захотел?!» — «Да, нет… так получилось». — «Не твое дело, кому куда лететь. Отстранить от полетов, дело передать в трибунал. — Поворачивается к начальнику штаба: — Ты успел на них документы отправить на БКЗ?» — «Вчера отправил». — «Позвони в дивизию. Снять с награждения».

День проходит — летаем. Три, пять. Что он меня от полетов отстранил? А кому летать?! Экипаж-то боевой! Я уже командир звена. Наступил ноябрь. Погоды нет, не летаем. Числа пятого или седьмого объявляют построение личного состава полка: «Лейтенант Шибанов, выйти из строя». Я выхожу. Встал. Начальник штаба зачитывает указ: «За успешное выполнение боевых заданий лейтенанту Шибанову присвоить звание Герой Советского Союза!» То в трибунал, а тут присвоить звание… Штурману дали Боевого Красного Знамени. Ну ужин, двойные 100 граммов. Понятно — первый Герой в полку и в дивизии. Сидим. Я за почетным столом вместе с командиром полка, замполитом, начальником штаба. Я говорю: «Бать, как не хорошо получается: у Бушуева 600 вылетов, у Оглоблина 650, а у меня всего 300. Они не Герои, а я Герой?» — «Мы знаем, кому за что давать. Вылет вылету рознь». Мне потом рассказали, что через неделю нашего налета на Пологи проходил военный совет фронта. Командующий фронтом Толбухин спрашивает: «Кто бомбил Пологи?» — «25-й гвардейский московский полк». — «Апоконкретней?» — «Лейтенант Шибанов». — «Вот с кого надо брать пример! Один самолет в одном вылете уничтожил 120 вагонов и 7 паровозов! «Пешка» днем летала и сфотографировала результаты. Дивизия за неделю столько не сделала, сколько он сделал!» — «А он под Сталинградом был, госпиталь прошел». — «Во! Чувствуется опытный! К Герою представили?» — «Нет». — «Представьте». Командир дивизии после совещания спросил: «Что делать с ним?» — «Писать надо на него. Боевик-то порвали, теперь надо писать». За что мне Героя дали? За хулиганство!

— Как выполнялись заходы на цель?

— Всегда по-разному. После обеда и до вылета мы собирались в классе. Часами сидели, прорабатывали задание. Заранее решали, как лететь, каким разворотом отходить от цели, на какой высоте идти на цель и обратно, чтобы не столкнуться. Поначалу, конечно, всему учились на своих ошибках. Сами тактику разрабатывали. Мы никому и не говорили, даже командиру полка, делали по-тихому. Вот такой был случай. Летали с Ростова на Ейск, бомбили аэродромы. Они всегда хорошо прикрыты. Вот мы встанем в круг и трещим вокруг цели. Потом один из круга прорывается, отбомбился и в сторону. И так на протяжении минут двадцати крутим и крутим карусель. Конечно, заранее договаривались, кто за кем ныряет. А чего себя подставлять?! Крутись и прилетай с победой, такой порядок должен быть. Я отбомбился и уже выходил из карусели. Вроде далеко снаряд разорвался. Взрывов-то много, прожектора, бьют, но этот я отметил. Вышли на море. Луна вверху, луна внизу, звезды вокруг тебя. Тихо, не качнет. Висишь, ничего не видишь. Только мотор гудит и не понятно — летишь ты или на месте стоишь. Смотрю — вбок хорошо видно, а вперед нет. Я перчаткой козырек протер, понюхал — масло. Я говорю: «Коль, масло». — «Откуда?» — «Откуда, откуда! С мотора!» От Ейска мы уже километров 40 отошли. Осталось лететь еще 60. Болтаемся на середине Азовского моря. Летим. Температура растет, обороты прибрал, пошел со снижением. Масло брызжет. Вот уже и берег показался. Давление прыгает. Вздыхаешь — больше делать нечего. Ни жилетов, ни поясов у нас не было. Парашютов тоже не давали, а то бы я тогда под Сталинградом выпрыгнул. Так-то! Хоть с перебитым носом, но дома, а то бы у немцев был. На высоте метров 200 двигатель заклинило. Только ветер свистит в расчалках. Наверное, метрах в 100–150 от воды на берег сели, пробежали и не скапотировали. Судьба? Судьба.