Врач подумал, что Гиршл не знает немецкого, и задал ему тот же вопрос на идише.

— Половина восьмого, — твердил Гиршл. Так он отвечал на все вопросы.

Врач осмотрел глаза Гиршла, пощупал его пульс, выписал рецепт и заявил:

— Если это не поможет, попробуем что-нибудь еще.

Но и второй, и третий рецепты не вернули Гиршлу рассудка. Не лучший результат дали и лекарства, прописанные другими врачами, приглашенными для консультаций. В конце концов было решено везти его к специалисту в Лемберг.

Итак, через два дня, после того как Гиршл заболел, его родители отправились с ним в Лемберг, взяв с собой платного компаньона, который должен был следить за больным. Компаньон оказался ненужным. Гиршл никому не причинял хлопот, не кукарекал и не квакал. Всю дорогу он молчал и одному Богу известно, о чем думал. Родители называли ему все станции по пути следования поезда, но он не давал себе труда поднять глаза, посмотреть. Время от времени Цирл доставала корзиночку и предлагала ему поесть. Если рука его была сжата в кулак, он не разжимал ее, чтобы взять еду, если она была свободна, он не сжимал ее, чтобы удержать кусок, а тот, который мать положила ему в рот, он не стал жевать.

Когда поезд остановился в Станиславе, Цирл удвоила свои усилия.

— Смотри, Гиршл, мы в Станиславе, — сказала она, надеясь увидеть какую-то реакцию на название города, где когда-то училась Мина.

Гиршл проявил к этому городу не больше интереса, чем к любому другому из городов, которые они уже проехали.

Цирл впала в отчаяние. Мысль о лавке только усугубляла ее горе. С тех пор как она отняла Гиршла от груди, она не оставляла лавку практически ни на день. А если бывали такие очень редкие случаи, то она не тревожилась, полагаясь на мужа и сына. Сейчас все трое уехали из Шибуша. Не воровства она боялась: Гейл заслуживал полного доверия, а за Файвлом он уж присмотрит. Никакое торговое заведение не должно оставаться без хозяйского глаза, не говоря уже о доме. Если бы прислугой была Блюма, Цирл не беспокоилась бы. Но с той, которая пришла на смену Блюме, дело обстояло иначе. По пути в Лемберг Цирл перебрала в уме людей, на кого можно было бы положиться, но Мины в их числе не было.

На станции неподалеку от Лемберга в вагон сел отец Гецла Штайна. Он возвращался из Белзы, куда ездил к тамошнему Ребе просить его, чтобы он рекомендовал шибушским евреям покупать кур у него, Штайна-старшего. Борода его была нечесана, воротник рубашки не застегнут, как принято у белзских хасидов. Белзер Ребе не пользовался большим влиянием в Шибуше, где евреи в большинстве своем не были хасидами. Те немногие хасиды, которые там жили, обычно обращались со своими проблемами в Чортков, Гусятин, Садигору, Вижниц, Утыню. Не получив поддержки у цадиков этих мест, Штайн в конце концов отправился в Белзу. Пока он рассказывал Гурвицам о своих злоключениях, в вагон вошел Себастьян Монтаг. Он ехал разведать, нельзя ли заменить призывную комиссию, которая должна была прибыть в Шибуш, другой, более податливой. Монтаг путешествовал первым классом, но внезапная тоска по еврейской речи побудила его покинуть свой вагон и обследовать соседние.

— С польским паном, — объяснил он, — хорошо пить и играть в карты, разговаривать же с ним — пустое дело. За то время, пока до него дойдет, что вы ему сказали, еврей мог бы дважды прочесть все свои молитвы. Разница в том, что, когда еврей молится, Бог порой дает ему уместный ответ, о поляке этого не скажешь.

Себастьян Монтаг очень расстроился, узнав, что случилось с Гиршлом. Он погладил его по голове, поцеловал и прочел два стиха из псалмов: один — против болезней, другой — против одержимости злыми духами, потом вернулся в свой вагон первого класса, чтобы сыграть с польскими панами в карты.

Прибыв в Лемберг, они сразу же направились к д-ру Лангзаму, пожилому невропатологу, который лечил многих душевнобольных в Галиции. Говорили, что в молодости он учился на раввина, но, явившись свидетелем плохого обращения польского врача с больным евреем — нередкий случай для тех времен, когда врачи-неевреи лечили тело евреев и вредили их душевному здоровью, — принял решение стать врачом. Очень скоро он приобрел репутацию первоклассного доктора, и люди ездили к нему отовсюду. Со временем он специализировался на нервных болезнях, которые, если сразу не принять мер, могут привести к стойкому безумию.

В отличие от тех врачей, с которыми уже встречался Гиршл, д-р Лангзам не подвергал его никаким «тестам», не задавал ему загадок, не спрашивал, сколько лет кайзеру. Он просто поздоровался с ним и спросил, как бы не понимая, зачем такой на вид здоровый молодой человек пожаловал к нему в санаторий:

— Ну-с, в чем дело?

Осмотрев Гиршла, он велел уложить его в постель, распорядился принести ему еду и питье и так заботился обо всех его нуждах, будто имел дело с гостем, нуждающимся в отдыхе после утомительного путешествия.

Д-р Лангзам ни о чем не расспрашивал и родителей Гиршла. Для него не имело значения, рассказывают они ему о сыне всю правду или нет, его не интересовали ни предыстория, ни прежнее лечение пациента. Важно было не допустить, чтобы больного поместили в сумасшедший дом, потому что там даже здорового человека могут довести до сумасшествия. Держать его следовало подальше от Шибуша, где местные ребятишки будут дразнить его сумасшедшим и бросать в него камнями, так что он никогда не поправится. Заметив в лице Гиршла сочетание кротости, покорности судьбе и печали, старый доктор немедленно проникся к нему симпатией.

Д-р Лангзам не делал попыток пробудить в родителях надежду или же, наоборот, подготовить их к худшему.

Я никогда не держал здесь никого, кто не был бы болен, — заявил он Боруху-Меиру и Цирл, — и никогда не отказывал никому, кто был действительно болен. Когда ваш сын сможет вернуться домой, я вас извещу.

Он сообщил им, во что обойдется лечение, попросил уплатить вперед за три месяца и обязался обеспечить Гиршла кошерной пищей.

Д-р Лангзам скупо применял лекарства. Он давно забыл большинство рецептов, выученных им в медицинском институте, и не утруждал себя знакомством с новинками. Чтобы хоть что-то прописать больному, поскольку от него этого ждали, он иногда назначал ему пять капель десятипроцентного водного раствора опия. Рецепт микстуры он нашел в старом медицинском журнале и пользовался им весьма неохотно. Два раза в день он давал Гиршлу в стаканчике смесь равных частей воды с водкой. Другим лекарством, которое Гиршл получал от д-ра Лангзама по понедельникам и четвергам, было слабительное, регулирующее работу желудка.

Гиршл безропотно принимал лекарства, не жаловался на горький вкус опия и тошнотворно-сладкое слабительное, похожее на отраву для тараканов. Время от времени слабительным служила касторка, иногда в сочетании с «тараканьей отравой».

Борух-Меир и Цирл вернулись в Шибуш в подавленном настроении. Поглощенные устройством Гиршла, они не сразу могли осознать свой позор. Но сейчас, по дороге домой им открылось полное значение того, что произошло. Они были в купе одни, Борух-Меир сидел в одном углу, Цирл — в другом, откуда доносились ее тяжкие вздохи. Они долгие годы ждали, пока у них родится сын, наконец-то дождались, вырастили его и женили только для того, чтобы на них свалилась такая беда. Древнее проклятие, которое раввин обрушил на прапрадеда Цирл, еще не исчерпало себя. Может быть, если бы Гиршл остался в ешиве и сам стал раввином, оно утратило бы силу.