За черным окном проносились белые клубы пара, в стекле отражался мужчина в кожаном пиджаке, евший яйцо; женщина, пытавшаяся кормить грудью тряпичный сверток; сидящая напротив неподвижная девушка с худыми ногами, едва достававшими до пола носками черных лакированных туфелек, которая все так же молчала, свесив голову с падающим на лицо каскадом волос. Достав из кармана коробочку с табаком, я свернул самокрутку. Никто не устроил истерику.

Открылась дверь между вагонами, и появился кондуктор в старомодной суконной форме, похожей на кастрюльку фуражке и вышитыми на петлицах крылатыми колесами. Достав откуда-то металлические щипцы, напоминавшие зубоврачебные, он пробил мой билет, оставив на нем треугольное отверстие.

Стояла полная тишина, лишь монотонно стучали колеса на стыках рельсов. Во мраке за окном иногда проплывали облака пара, иногда – снопы красных искр, время от времени – туманные силуэты. Я дышал, ощущал давление на мочевой пузырь, и мне хотелось есть. Еще больше – спать. Все это были признаки жизни, наряду с горящим от ожогов лицом и впечатлением, будто все мое тело переломано, опухло и покрыто синяками, а также тупой болью в ногах, означавшей, что я пережил тяжелый стресс. Все это существовало в Междумирье и значило, что я еще жив. Хотя неизвестно, надолго ли.

Я боялся заснуть. Боялся, что больше не проснусь.

Я думал о Патриции, которую застрелил. И о себе. О восьмидесяти пяти бесценных килограммах мяса и костей, которые у меня украли. Как их найти? Где? Особенно следуя на идиотском призрачном поезде в пустоту?

Я думал о спинофратерах. Адских черных монахах, которых счел демонами. Тот, которого я видел на колокольне, от них отличался, будучи гораздо могущественнее. Мои выстрелы на него не действовали: он перемещался как торнадо и казался неуничтожимым. Демон. Однако у тех, с кем я сражался сегодня, шла кровь. Я видел это собственными глазами. Из них сочилась жуткая светящаяся сукровица, как и из меня самого. И их можно уничтожить. Я сразился с двумя и победил. Так, как если бы они были людьми.

«Где книга?» Какая, черт побери, книга? Впервые слышу о какой-то книге. Манускрипт Феофана «О тернистом пути»? Откуда, к дьяволу, мне знать? По ненаучным и лишенным какой-либо ценности источникам, его нашел Ги де как-его-там, крестоносец. А может, и не нашел. Или это какая-то другая книга? Библия, подаренная мне Михалом? Почему бы спинофратерам не купить себе свою – самую обычную Библию.

«Я забыт в сердцах, как мертвый; я – как сосуд разбитый…»

Это я.

У меня слипались веки – монотонный стук колес действовал усыпляюще. Я помассировал глаза и щеки, ущипнул себя между большим и указательным пальцами. В реальном мире это помогало. Вот только там сон не грозил немедленной смертью.

Поезд иногда останавливался на захолустных станциях, а однажды проехал через город. Я вдруг увидел залитый огнями вокзал, разноцветные поезда, людей в кричащей одежде, подсвеченные рекламные щиты. Вокзал из моего мира. Живые люди сновали по перронам, разговаривали по мобильным телефонам, а кто-то безучастно смотрел ночную программу по висящему на столбе телевизору. Я прильнул к окну, затем поднялся со скамейки и двинулся вдоль вагона, поглядывая в очередные окна, будто желая забрать этот вокзал с собой, не в силах оторвать взгляда от огней и живых людей. Мой мир. Я не предполагал, что когда-либо буду так по нему тосковать. Мой поезд ехал медленно, выбрасывая клубы пара, развевая людям на перроне волосы и теребя страницы газет, но никто даже не поднял глаз.

Где-то в проходе между сиденьями в очередном вагоне я наткнулся на кондуктора.

– Останови! – рявкнул я. – Я выхожу!

– Здесь нельзя выйти, уважаемый, – заявил он. – На этой станции нет остановки. Это не наша станция.

– Срать я хотел, какая станция! Я тут выхожу! – заорал я и начал дергать дверь.

Сидевшая у стены на том перроне страшно худая девица с гитарой, сущий длинноволосый скелет с влажными очами лани, взглянула на меня. Я начал стучать рукой в стекло.

– Открой дверь! – крикнул я ей. – Потяни за ручку!

– Они не слышат, – сказал кондуктор. – Ничего не слышат и не видят. Прошу вернуться на свое место. Лишь старики могут вас иногда увидеть. Старики и сумасшедшие.

Девушка широко раскрыла глаза и вдруг истерически закричала, указывая на меня пальцем. Я увидел, как она роняет гитару и перебирает ногами, пытаясь вжаться в стену.

Словно увидела духа.

Поезд двинулся быстрее, и все осталось позади. За окном снова ползла темнота. Маячили клубы пара, вздымались пепел и пыль.

– У вас ведь есть билет, – заметил кондуктор. – Радуйтесь, что успели на поезд.

Вернувшись на свое место, я свернул самокрутку и поехал дальше, глядя на свое отражение в стекле. Так не отправляются в путешествие поездом. Где картонный чемодан или холщовый рюкзак? Где яйца, сваренные вкрутую, и соль, завернутая в бумажную салфетку? Где помидор и жареная куриная ножка или кусок копченого сала? Где булка с маслом, «топленым и желтым как мед»? Где термос, холодный чай в старой фляжке из-под коньяка или лимонад со вкусом леденцов в бутылке с фарфоровой пробкой? Весь мой багаж составляли плащ, обрез, горсть гильз, табак, папиросная бумага и зажигалка.

Ну и билет. Картонный коричневый билет в неизвестность, с одной круглой дыркой посередине и другой – треугольной с краю.

Станция. Полустанок в чистом поле. Вокруг – туманная тьма, пепел и пыль, и прямоугольный бетонный островок посреди пустоты. Рахитичный навес, жестяная урна для мусора и две поломанные скамейки. Паровоз остановился, пыша клубами пара; кто-то садился в поезд. Солдат в архаичной суконной форме, с квадратным ранцем, обрамленным свернутым одеялом, и длинным карабином с деревянным прикладом в руке. От его волос шел дым, а в виске зияли две небольшие черные дырочки, окруженные опухшим венчиком, будто миниатюрные кратеры. И еще старый крестьянин в потрепанной военной куртке и мешковатых запятнанных джинсах.

Они сели, и поезд тронулся.

Не знаю, как долго я ехал, сражаясь с опухшими от усталости веками и закатывающимися глазами. Найдя в конце вагона воняющий хлором туалет, я свернул очередную самокрутку.

Все молчали. Лишь иногда раздавался чей-то внезапный крик или рыдания, когда они пробуждались от дремоты, покачиваясь на жестких скамьях. Пока я искал туалет, мне встретилось несколько человек, которые стояли сгорбившись, лицом к стене, будто поставленные в угол дети. Кто-то молился, нервно перебирая четки. Один мужчина медленно пил из бутылки, не обращая внимания на то, что каждый глоток вытекает ему на рубашку через перерезанное горло.

«Я не из вашего числа, – упрямо подумал я. – Я еще жив». Хотя на самом деле не был в том уверен.

Я ехал дальше. Иногда поезд останавливался, как и до того, в чистом поле, а пару раз миновал освещенные вокзалы моего мира.

Наконец он вкатился на какую-то небольшую станцию, но с приличным каменным вокзалом и кассами, залом ожидания, неработающими часами над входом и навесами над перронами, опиравшимися на изящные кованые столбы. Я выскочил в последний момент, повинуясь некоему порыву. Эта станция пребывала в Междумирье. Она выглядела архаично и причудливо, как и всё здесь.